Блестящее назначение

— Пропади пропадом все матросы кроме тебя, желанного… Да разве можно тебя променять на кого-нибудь… Не знаешь, как тебя обожаю?..

— То-то и есть, Ариша… Чтобы по совести жила без меня… Не облещай…

И, уже смягченный, Рябкин почти что просящим тоном прибавил:

— Я доверчивый матрос… А ты, Ариша, умная и сноровистая… Не обидь. Нехорошо…

— Чтобы да тебя обмануть?.. Да вот тебе бог!

Ариша, уже вскочившая с табурета, перекрестилась перед образом, разумеется, забывшая, что клялась в том же и первому мужу.

И, низко заглядывая в глаза Рябкина, шепнула:

— Смотри, Вась, и ты…

— Что я?..

— Помни закон… Не смей, Вась!

В свою очередь Рябкин дал слово, что он не согласен забыть закон…

— Совесть еще есть… Проживу по-хорошему! — взволнованно промолвил он.

— Перекрестись! — приказала Ариша.

Рябкин торжественно перекрестился перед образом.

Ариша поцеловала матроса и сказала:

— Завтра же барыне доложу, что вестового нам не надо.

Кукушка прокуковала десять раз, и в кухне раздался звонок.

— Верно, доктор уходит… Беги, Вась…

Через пять минут Рябкин вернулся.

— Ушел… И мне велели спать! — проговорил он, аккуратно повесив на крючок платье Загарина и поставив на сундук сапоги. — Разве завтра вычистить? — словно бы спрашивая совета Ариши, прибавил Рябкин.

— И сама завтра вычищу.

Скоро за перегородкой раздавался храп.

VIII

В одиннадцать часов утра на «Воине» стали разводить пары.

У борта корвета стоял небольшой военный пароход, на котором приехали провожающие моряков-офицеров.

Погода была отвратительная, и все сидели эти последние часы перед долгой разлукой с родными и близкими в каютах и в кают-компании.

Капитана родные не провожали. Загарин рано утром простился со своими дома и уж на извозчике вытирал слезы.

Бледный и, казалось, спокойный, Виктор Иванович сидел в своей капитанской щегольской каюте с доктором Николаевым. В качестве друга он старался развлечь Виктора Ивановича и потому рассказывал ему истории и анекдоты, которые уже слышал Загарин.

— Пойти-ка взглянуть, какова теперь погода! — проговорил Загарин.

— Такая же теплая, — ответил доктор.

Оба надели пальто, вышли наверх и поднялись на мостик.

Вахтенный офицер, мичман Иван Иванович, который хвастал, что ему «наплевать» на всякую любовь, и удивлялся, что капитан ради жены отказывался от плавания, одетый в дождевик, с зюйдвесткой на голове, — стоял у компаса рядом с молодой девушкой, закутанной в ротонду. Оба грустные, взволнованные, они о чем-то тихо говорили… А дождь так и лил.

При появлении капитана мичман вдруг смолк, незаметно смахнул слезы и почему-то взглянул на палубу.

Капитан не хотел мешать влюбленным. Он прошел на бак.

Несколько вахтенных матросов, одетых в дождевики, были угрюмы.

— Видишь, как действует на людей погода! — заметил доктор.

— Еще бы! — ответил Загарин и стал смотреть вокруг.

Погода была тоскливая.

Шел дождь с мокрым снегом по временам. Пронизывало холодом и сыростью.

Море, свинцовое и неприветное, слегка переливалось маленькой зыбью, с едва пенившимися, ленивыми «зайчиками». Горизонт большого рейда был затянут мглой… Брандвахта едва виднелась. Небо было обложено тяжело нависшим серым куполом туч. Кронштадт был окутан мутной пеленой, сквозь которую выделялись тусклыми силуэтами церкви и высокие трубы казенных мастерских.

Виктор Иванович смотрел на этот привычный для него осенний вид Финского залива, и Загарина внезапно охватило мрачное предчувствие.

Почему? Что именно вызвало в нем какой-то невольный тоскливый страх? Он не мог себе его объяснить. Далеко не суеверный, владевший собою моряк понимал, что нет никаких причин этого душевного настроения. Не боится же он плавания, знает его опасности и умеет бороться с океаном. Ничто не грозит жизни жены и Вики, кроме тех внезапных недугов, от которых никто не застрахован.

Загарину все это приходило в голову, и он старался отогнать эти мрачные, нелепые мысли, приписав их и нервам, и разлуке, и погоде.

И тем не менее он не мог избавиться от них. Чем назойливее старался не думать о них, тем яснее и, казалось, неотвязчивее чувствовал и словно был уверен, что уход грозит каким-то большим несчастием. О нем, казалось, говорил и мглистый горизонт, и море, и небо, и это неожиданное назначение.

— Какие глупости! — сердито проговорил он.

— Это что глупости? Что мы мокнем на дожде? Спустимся лучше вниз… Действительно погода — подлец…

Они вошли в каюту.

Там было тепло, уютно и светло. Вестовой догадался затопить камин и зажечь лампу.

Мрак на душе капитана исчез, и он сказал доктору:

— Нервы, брат, расшалились… Чепуха лезла в голову на баке…

Виктор Иванович рассказал про нее и, смеясь, прибавил:

— Верь я в предчувствия, как старые бабы, то…

— То был бы не Виктором Иванычем, какого я знаю давно, а невежественным человеком и трусом перед опасностью, которой вдобавок еще нет. Так-то, дружище…

— Положим и так… Но если бы эти мрачные мысли угнетали меня?

— На то у тебя есть сильная воля, чтобы не поддаваться им.

— И если все-таки…