Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

В духовной глубине русской литературы, которая, как отмечает Вышеславцев, “переполнена предельными вопросами” автор находит русский подход, “вечное в русской философии” (название одной из его книг). Так, о Пушкине, по его мнению, должны помнить, думать и писать не одни только пушкинисты, поскольку пророческая мудрость поэта за внешне простым повествованием затрагивает вечные проблемы, например, трагедию власти и свободы. “Корысть и битвы”, “злато и булат” – вот две формы захвата власти, две формы похоти господства, обозначенные Пушкиным. Вышеславцев пишет, что речь всегда в конце концов идет о власти (через саму ли власть или через богатство), чего не понимает материализм со своей психологией “интересов”. Скупой рыцарь провозглашает: “Мне все подвластно, я же ничему; я знаю власть мою, с меня довольно сего сознания… И музы дань свою мне принесут, и вольный гений мне поработится, и добродетель и смиренный труд”. Совершенно то же самое и даже еще с большим основанием, подчеркивает Вышеславцев, мог бы сказать современный вождь любого тоталитарного государства. При этом богатство через власть гораздо надежнее, нежели власть через богатство; так как последнее всегда может быть отнято властью. Тесно связана с трагедией власти и трагедия свободы, которая может переходить в произвол, в своеволие страстей, в разбойничью “вольницу”, в народный бунт, “бессмысленный и беспощадный”, и, наконец, в тиранию. Протестуя же против тирании, революционная свобода пробуждает врожденный инстинкт власти в самих освободителях. В результате, свержение власти превращается в присвоение власти еще более худшими ее носителями. Говоря о другом русском писателе, Достоевском, Вышеславцев также подчеркивает вечное в его произведениях как “основные интуиции в области таинственной глубины человеческого духа и ее “зависимости от таинственной глубины Божества”.

В своем собственно философском творчестве Вышеславцев уделял основное внимание вопросам психологии, этики и антропологии, центральным понятием в которой становится понятие “сердца”. Сердце осмысляется им как сокровенное средоточие личности, “невидимо” определяющее ее своеобразие и ценностные предпочтения. В теоретическом плане ему близко понимание сердца как психологического корня, определяющего “основной тон жизни” выраженное в статье В.В. Зеньковского “Об иерархическом строе души”.

В книге “Этика преображенного Эроса” Вышеславцев своеобразно продолжает и возрождает традиции древнерусского религиозно-нравственного любомудрия, берущие начало от “Слова о Законе и Благодати” митрополита Илариона. Он показывает бессилие закона “вне Христа” и противопоставляет несовершенной этике закона совершенную этику благодати, приходит к выводу о их “трагической несовместимости”. Ошибаются те, пишет он, кто думает, что надлежащее общественное устройство возможно в системе справедливых законов и идеального государства – монархического, республиканского или коммунистического, как надеялся античный мир и как предполагает современное внехристианское человечество. Ошибаются и те, кто хотел бы сделать человеческую душу праведной, связав своеволие страстей сетью моральных запретов и императивов. Ни улучшение законов, ни переустройство государства, ни постоянное моральное суждение и осуждение (любимое занятие толпы) не устраняют и даже не уменьшают количества зла и преступлений, а их качество все более совершенствуется. “Пришел закон, и умножился грех”, – часто цитирует Вышеславцев слова апостола Павла. Дело в том, подчеркивает он, что закон не только не справляется с сопротивлением плоти и иррациональными влечениями, но своей повелительно-принудительной формой только провоцирует их. В этике же благодати, основанной на любви к Богу и ближнему, силы подсознания не подавляются моральными запретами в безуспешной борьбе, а “сублимируются”, высветляются, возвышаются и облагораживаются на последней, сердечной глубине в благодатной динамике духа, в устремленности человека к преображению своей греховной природы и ее обожению. Связывая собственную логику с традициями восточного христианства, Вышеславцев считает многие современные открытия в области психологии и нравственности лишь подтверждением того, что “опытно применялось в мистической практике православия”. Идею “сублимации бесконечного хаоса природных сил”, возведения низшего к высшему и движения к святости как пределу духовного восхождения он находит в учениях Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника, в монашеско-аскетической и исихастской практике “молитвы Иисусовой” и “умного делания” Макария Египетского и Григория Паламы, Исаака Сирина и аввы Дорофея и других подвижников христианского благочестия.