Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

Как бы сопрягая личность Паскаля с истинной проблематикой его творчества, Вышеславцев пишет: «Христианская религия есть вера в Бога и вера в человека. Как “Сын Божий” может называться “сыном человеческим”? Как можно любить человека, не веря в него? Что любят в человеке, если это есть действительная любовь? Ведь не “прах и пепел”. Любят его истинную самость. Нелегко сказать, что такое она, эта самость, так как она не видима и не познаваема разумом. Существует нездешний человек, как и нездешний Бог, – “сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа”. Эта мистическая сущность человека недоступна ни физике, ни психологии, но открыта только сердцу. Паскаль открыл ее через любовь, как Декарт открыл “мыслящее я” разумом. Сам Паскаль был “сокровенным сердца человеком” – потому он нам любезен и дорог. Кроме его научного гения, кроме его богатого знания о человеке, кроме его прекрасного стиля, мы ощущаем скрытую, божественную самость, огневой центр его любви и обильной души, центр, который через столетия шлет свой свет миру».

Для Вышеславцева свет паскалевской мысли сродни тому свету, который исходит от русской философской и литературной традиции. Русские мыслители и писатели постоянно стремились к окончательным решениям и к постижению последнего смысла всего существующего. Интерес к проблеме Абсолютного, смерти и бессмертия окрашивает многие их произведения. Вышеславцев приходит к выводу, что в их произведениях явно или подспудно Абсолютное противостоит относительному, Бог – человеку. Человек понятен самому себе только в противопоставлении конечного и бесконечного, временного и вечного, совершенного и несовершенного. Отсюда возникают неизбежные вопросы: что такое человек, я сам, откуда пришел, куда иду?

Вышеславцев считает возможным и необходимым говорить о русских особенностях подхода к “паскалевским” вопросам, приводя пушкинские стихи:

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?

Он находит в приведенных строках одновременно скептическое сомнение и мистическое переживание Абсолютного, что отражает насущную потребность определения отношения человека к Богу. То же самое и у Державина:

Но ежели я столь чудесен,
Откуда происшел – безвестен,

Философичность русского романа и поэзии, считает Вышеславцев, заключается в своеобразных интерпретациях общечеловеческих и мировых проблем, которые в первую очередь занимали и ум Паскаля. Обозначая основную тему французского философа как “величие и ничтожество человека”, он обнаруживает ее своеобразное проявление и развитие, например, у Державина (“я царь, я раб, я червь, я Бог“) или у Достоевского, раскрывавшего всю сущность изначально свойственных человеку противоречий: “Здесь диавол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей”.

Напоминая изречения Гегеля (“объект философии тот же, что и объект религии”), Вышеславцев показывает, как тесная связь русской философии с религией проявлялась в ходе дискуссий на собраниях московской интеллигенции с представителями церковных кругов у Маргариты Кирилловны Морозовой и в деятельности основанного ею же издательства “Путь”. По его наблюдениям, на них господствовал подлинный диалог, касавшийся предельных тем на границе философии и религии, приводивший многих от марксизма и идеализма к чисто христианскому пониманию жизни. И как раз в контексте такого диалога важно иметь в виду, что в 10-х годах XX века Г.А. Рачинский работал над новым переводом “Мыслей” для издательства “Путь”, которое планировало опубликовать и переводную биографию Паскаля.

Вышеславцев отдает должное Паскалю как одному из ярчайших выразителей “метафизики сердца”, этого предельного таинственного центра личности, “невидимо” определяющего ее своеобразие и ценностные предпочтения. Здесь будет уместно напомнить слова С.Л. Франка из его работы “Крушение кумиров” о духовных основах жизни с их особой закономерностью, которую “гениальный христианский мыслитель Паскаль называл… порядком человеческого сердца”. Этот “порядок сердца” предвосхищен и предуказан заветами христианства. Он “не может быть безнаказанно нарушен, ибо он есть условие осмысленности, прочности нашей жизни, условие нашего духовного равновесия и поэтому самого нашего бытия… Этот духовный строй бытия, постижение которого есть “иудеям соблазн и эллинам безумие”… есть для зрячего абсолютная, строгая истина, обосновывающая всю его жизнь и обеспечивающая ей высшую разумность. По убеждению Вышеславцева, “христианский символ сердца как центра души” занимает умы тех мыслителей, у которых самих “достаточно сердца”, чтобы почувствовать “неисследованное богатство этого