Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

В сочинениях Пушкина открываются многочисленные следы и отзвуки самого тесного знакомства с книгами Ветхого и Нового Заветов, с Деяниями и Посланиями апостолов, Откровением св. Иоанна Богослова, Литургией Иоанна Златоуста и Василия Великого. А. Мицкевич вспоминал, что после создания “Бориса Годунова” в разговорах поэта все чаще звучали рассуждения о высоких религиозных и общественных вопросах. Примечательно и мнение В. А. Жуковского, выраженное в “Записках” А. О. Смирновой-Россет: “Как Пушкин созрел и как развилось его религиозное чувство; он несравненно более верующий, чем я”. Мы протестовали: “Да, да, я прав, говорил Жуковский, это результат всех его размышлений, это не дело одного чувства, его сердце и его разум вместе уверовали, впрочем, он уже в самой первой молодости написал ’’Пророка””.

Углубление духовной умудренности приводило Пушкина, как и Паскаля, к пониманию совести как божественного голоса в человеке, святости как высшего состояния души, а поэзии как пророческого служения. Обретение православной почвы (образы Пимена, Патриарха и Юродивого в “Борисе Годунове”), проникновение в тончайшие нюансы темных и светлых мыслей и чувств, в законы воздаяния и возмездия, в могущественную силу “алчного греха”, следствия христианского миросозерцания, отчасти безотчетные, а отчасти выстраданные всем жизненным опытом поэта, и служили основой его мудрости, чуткости нравственного слуха и безошибочного различения высшего и низшего. На безупречность иерархического сознания автора “Евгения Онегина” и “Бориса Годунова”, “Медного всадника” и “Капитанской дочки” выразительно указывал Л. Н. Толстой: “Область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии распределены по известной иерархии и смешение низших с высшими, или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства”. Именно “паскалевское” взыскание полноты Истины, стремление к синергийному пониманию творчества, способного соединить свободную волю человека с божественной благодатью (“веленью Божию, о муза, будь послушна”) помогали Пушкину гармонически правильно распределять предметы и определять их истинное место в “невидимой” мировой борьбе добра и зла.

Сам поэт определял свое творческое самосознание в стихотворении “Пророк”. У пушкинского “пророка”, томимого духовной жаждой и взыскующего истины, “отверзлись вещие зеницы”, а его слух наполнил “шум” и “звон” бытия:

И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…

Открытое в результате нового знания “шума” и “звона” бытия включало в себя как раз то, что вытеснялось “философией”, “системой”, “логикой”, разнородными пристрастиями и “предрассуждениями”. Творческое внимание Пушкина, как и Паскаля, теперь было обращено на выявление часто не видимых на поверхности жизни, но активно действующих в ее глубине сил. У него стало вырабатываться, говоря словами Гоголя, нечто подобное “многостороннему взгляду старца”, способному охватывать неоднозначное сцепление этих сил, видеть разные стороны во “внутреннем человеке” и в “природе видимой и внешней”. “Взором ясным” поэт открыл, говоря его собственными словами, “силу вещей” и “вечные противуречия существенности”, тайную власть беса “гордости ужасной” и “волшебного демона” сладострастия, невидимо, но мощно присутствующих в человеческой жизни и бросающих “ангелов”, “натуры” и “идеала”, которая подспудно питает и окрашивает противоречивый ход истории, вносит непредсказуемые повороты в поведение людей и составляет не охватываемую разумом таинственную непредсказуемость бытия. Именно в изгибах сердечно-волевых движений, заключающих неуловимую для строгого рассудка душевно-духовную пластику страстей и желаний, сгущаются бытийные силы, двигающие “живую жизнь” и накладывающие своеобразный отпечаток на все в ней творимое (социальные институты, философские системы, науку, цивилизацию). В сложные разветвления этих корневых начал, где завязываются первые акты “маленьких трагедий” человеческого существования и где становятся реально значимыми не поддающиеся рационалистической логике понятия первенства, славы, власти, гордости, тщеславия, зависти, счастья, свободы, наслаждения, мужества, страха, скуки, тоски, и было направлено внимание зрелого писателя.