Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

Согласно Тютчеву, “бессознательность” и как благонамеренных правительственных чиновников, так и ратующих за прогресс оппозиционеров заключается в их невосприимчивости оборотных сторон тех или иных явлений – “нравственного бессилия” казенного патриотизма или благоприятной для тупых карьеристов “животворной теплоты полицейского начала”, безобразий “так называемого общественного мнения” или “беснующейся пошлости” молодого поколения. И процессы, идущие при господстве “полуискусных” в политике и идеологии приводят к тому, что на свет Божий выводятся “выродки человеческой мысли, которыми все более и более наполняется земля Русская, как каким-то газом”.

В рядах многочисленных представителей “полуискусных” Тютчев выделяет новое сословие “так называемой интеллигенции” и не надеется, что “эта пресловутая интеллигенция поймет и оценит начинающийся всемирный кризис”. Из его уст раздаются еще более категоричные оценки образованных, но лишенных корней и традиций пролетариев умственного труда: “на то и интеллигенция, чтобы развращать инстинкт”, а также отнимать у человека “самые заветные верования”. С его точки зрения, божественная мудрость и народный инстинкт должны соединиться, минуя средостение антропоцентрических проектов и рационалистического полузнания.

Сам поэт, всецело опираясь в мысли на христианскую почву и логику, в жизни, как уже вскользь описывалось, испытывал иго “человеческого, слишком человеческого”, нес бремя “двойного бытия”, оставался в промежуточном положении между “небом” и “землей”, Христом и “Весной”, как бы воплощал размышления Паскаля о драматическом уделе человеческого раздвоения между полюсами величия и нищеты. Согласно автору “Мыслей”, человек не является ни ангелом, ни животным, а представляет собой сосуществование того и другого, мост между ними, середину между двумя этими крайностями.

Неискоренимая двойственность человеческой природы, несущая в себе признаки величия и ничтожества, стала предметом пристального духовного внимания Тютчева, который, вместе с тем, с глубоким напряжением экзистенциально переживал ее. Уже в самых ранних стихах Тютчева тема онтологической двойственности человеческого бытия заявлена вполне отчетливо.

Всесилен я и вместе слаб,
Властитель я и вместе раб…

(“Всесилен я и вместе слаб…

”)

В стихотворении “Проблеск” лирический герой поэта чувствует в своих жилах “небо”, а в сердце радость, верит “верою живою”, устремляется с земного круга “душой к бессмертному”, но тут же встречает непреодолимы откат:

Мы в небе скоро устаем, —
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.

И в стихотворении “С поляны коршун поднялся…” вновь констатируется: “Я, царь земли, прирос к земли!”. Поэт пишет о непостижимом законе неистощимого водомета “смертной мысли”:

Как жадно к небу рвешься ты!..
Но длань незримо – роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Свергает в брызгах с высоты.

(“Фонтан

”)

Душа “жаждет горних”, животворных вершин, где ступают “небесных ангелов нога”. Она хотела бы вырваться из густого слоя” жизни, оттолкнуть “все удушливо-земное”. Однако жизнь обхватывает ее “тусклой, неподвижной тенью” и обрекает на постоянное “заключение”.

Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет и не может…
Нет ни полета, ни размаху —
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья…

(“О этот Юг, о, эта Ницца!…”

Проделав весь круг рациональных, поэтических историософских и иных размышлений, Тютчев в личной жизни так и не мог обрести просветленного внутреннего единства, чаемой “небесной” и “горней” однородности. Интеллектуальное понимание, логическая необходимость, духовный порыв, огромное желание достичь высшей цельности вступали в противоречие с реальной “экзистенцией”, “натурой”, “сердцем”. И, как уже неоднократно подчеркивалось ранее, состояние неразрешимой двойственности и бесконечной борьбы оставалось неистощимым уделом Тютчева до конца его дней. Своеобразным стоическим гимном тревоге и труду “смертных сердец”, побеждаемых лишь неумолимым Роком, звучит стихотворение поэта “Два голоса”:

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Над вами светила молчат в вышине,
Под вами могилы – молчат и оне…