Блистающий мир. Золотая цепь. Дорога никуда

Ван-Конет хотел оживиться, непринужденно болтать, но не мог. Ожидание известий от Сногдена черной рукой лежало на его стесненной душе. Консуэло заметила состояние Ван-Конета, и он заговорил в тот момент, когда она уже решила спросить, что с ним случилось.

– Какой смысл беспокоиться? – сказал Ван-Конет. – Все дело в том, что глупость, высказанная каким-нибудь одним человеком, приобретает вид чего-то серьезного, если ее повторит сотня других глупцов. Погибших, разумеется, жаль, но такие истории происходят каждый день, если не в

Гертоне, то в Мадриде, если не в Мадриде, то в Вене. Вот и все, я думаю.

– Вы так уверенно говорите». Ах, если бы так! Но если человек обратит это на себя… если он не расстается с печальными мыслями…

Консуэло запуталась и сама прервала себя:

– Сейчас я придумаю, как выразить. Вас как будто грызет забота. Разве я ошибаюсь?

– Я полон вами, – сказал, проникновенно улыбаясь, Ван-Конет.

– Ах да… Я поняла, как сказать свою мысль. Если человек полон счастья и боится за него, не может ли чужая трагедия оставить в душе след, и след этот повлияет на будущее?

– Клянусь, я с удовольствием воскресил бы гертонских

Ромео и Джульетту, чтобы вас не одолевали предчувствия.

– Да. А воскресить нельзя! Странно, что моя мать вам ничего не сказала.

– Ваша матушка не хотела, должно быть, меня тревожить.

– Моя матушка… Ваша матушка… Ах-ах-ах! – укоризненно воскликнула Консуэло, передразнивая сдержанный тон жениха. – Ну, хорошо. Вы помните, что у нас должен быть серьезный разговор?

– Да.

– Георг, – серьезно начала Консуэло, – я хочу говорить о будущем. Послезавтра состоится наша свадьба. Нам предстоит долгая совместная жизнь. Прежде всего мы должны быть друзьями и всегда доверять друг другу, а также чтобы не было между нами глупой ревности.

Она умолкла. Одно дело – произносить наедине с собой пылкие и обширные речи, другое – говорить о своих желаниях внимательному, замкнутому Ван-Конету. Поняв, что красноречие ее иссякло, девушка покраснела и закрыла руками лицо.

– Ну вот, я запуталась, – сказала она, но, подумав и открыв лицо, ласково продолжала: – Мы никогда не будем расставаться, все вместе, всегда: гулять, читать вслух, путешествовать, и горевать, и смеяться… О чем горевать?

Это неизвестно, однако может случиться, хотя я не хочу, не хочу горевать!

– Прекрасно! – сказал Ван-Конет. – Слушая вас, не хочешь больше слушать никого и ничто.

– Не очень красивый образ жизни, который вы вели, –

говорила девушка, – заставил меня долго размышлять над тем – почему так было. Я знаю: вы были одиноки. Теперь вы не одиноки.

– Клевета! Черная клевета! – вскричал Ван-Конет. –

Карты и бутылка вина… О, какой грех! Но мне завидуют, у меня много врагов.

– Георг, я люблю вас таким, какой вы есть. Пусть это две игры в карты и две бутылки вина. Дело в ваших друзьях. Но вы уже, наверно, распростились со всеми ними.

Если хотите, мы будем играть с вами в карты. Я могу также составить компанию на половину бутылки вина, а остальное ваше.

Она рассмеялась и серьезно закончила:

– Друг мой, не сердитесь на меня, но я хочу, чтобы вы сжали мне локоть.

– Локоть? – удивился Ван-Конет.

– Да, вы так крепко, горячо сжали мне локоть один раз, когда помогали перепрыгнуть ручей.

Консуэло согнула руку, протянув локоть, а Ван-Конет вынужден был сжать его. Он сжал крепко, и Консуэло зажмурилась от удовольствия.

– Вот хороша такая крепкая любовь, – объяснила она. –

Знаете ли вы, как я начала вас любить?

– Нет.

Прошло уже три часа, как Ван-Конет предоставил

Сногдену улаживать мрачное дело. Его беспокойство росло. С трудом сидел он, угнетенно выслушивая речи девушки.

– Вы стояли под балконом и смотрели на меня вверх, бросая в рот конфетки. В вашем лице тогда мелькнуло что-то трогательное. Это я запомнила, никак не могла забыть, стала думать и узнала, что люблю вас с той самой минуты. А вы?

Вопрос прозвучал врасплох, но Ван-Конет удачно вышел из затруднения, заявив, что он всегда любил ее, потому что всегда мечтал именно о такой девушке, как его невеста.

Дальше пошло хуже. Настроение Ван-Конета совершенно упало. Он усиливался наладить разговор, овладеть чувствами, вниманием Консуэло и не мог. Ни слов, ни мыслей у него не было. Ван-Конет ждал вестей от

Сногдена, проклиная плеск фонтана и слушая, не раздадутся ли торопливые шаги, извещающие о вызове к телефону.

После нескольких робких попыток оживить мрачного возлюбленного Консуэло умолкла. Делая из деликатности вид, что задумалась сама, она смотрела в сторону; губки ее надулись и горько вздрагивали. Если бы теперь она еще раз спросила Ван-Конета: «Что с ним?» – то окончательно расстроилась бы от собственных слов. Несколько рассеяло тоску появление Винсенты, объявившей, что приехал отец.

Действительно, не успел Ван-Конет пробормотать нескладную фразу, как увидел Педро Хуареца, тучного человека с угрюмым лицом. Взглянув на дочь, он понял ее состояние и спросил:

– Вы поссорились?

Консуэло насильственно улыбнулась.

– Нет, ничего такого не произошло.