Блистающий мир. Золотая цепь. Дорога никуда

– Сорвалось, – сказал Факрегед, ломая ветку куста, царапающую лицо.

– Что случилось?

– Ему не выйти. Не сделать ни одного шага. Он в жару и в бреду, иногда только лепечет разумное. Сил у него нет. Я

его хотел посадить, он обессилел и свалился. Весь день курил и ходил. К вечеру – как огонь, но доктора решили не звать, на что надеемся – сами не знаем. Бросив вам палку, я видел, что он плох, но думал – дойдет, а там его унесут. За последние два часа как громом поразило его.

Устранив Мутаса, Факрегед все же сильно боялся, что его дежурство окажется внутри тюрьмы, как назначалось по расписанию, а в лазарет отправится кто-нибудь другой.

Факрегеда выручила его репутация неумолимого и зоркого стража, которую он поддерживал сознательно. Обстоятельства предстоящей трагедии склонили помощника начальника тюрьмы на сторону Факрегеда. Друг контрабандистов подкупил второго надзирателя по лазарету, Лекана, прямо и грубо раскрыв перед ним руки, полные золота. Прием оказался верен: никогда не видавший столько денег и узнав, что бегство обеспечено, Лекан поддался очарованию и согласился участвовать в освобождении приговоренного.

Пятьдесят фунтов Факрегед взял себе.

Так нестерпимо, так ужасно прозвучало мрачное известие, что Галеран немедленно взобрался вверх и, задыхаясь от скорби, очутился в саду лазарета. Он оглянулся. За ним стоял Ботредж; Факрегед поддерживал вылезающего

Стомадора.

– А вы куда? – спросил Галеран.

– Все вместе, – сказал Ботредж. – Ночь лунная, будем гулять.

В его глазах блестел редко появляющийся у людей свет полного отречения.

– Для чего же я жил? – сказал Стомадор. – Теперь ничто не страшно.

Факрегед скользнул к углу здания, где открытая дверь заслоняла собой вид на ворота. Оттуда доносился негромкий разговор надзирателей.

– На волоске так на волоске, – прошептал он. – Идите тихо за мной.

Один за другим они проникли в ярко освещенный коридор общего отделения. Галеран увидел бледного, трясущегося Лекана, который, беспомощно взглянув на

Факрегеда, получил в ответ:

– Готовьтесь ко всему, отступление обеспечено.

Слыша тревожное движение в коридоре, некоторые арестанты общей палаты проснулись и лежали прислушиваясь, с возбуждением зрителей, толпящихся у дверей театра. «Что там?» – сказал один. «Увозят казнить», – ответил второй. «Кто-нибудь умер», – догадывался третий. Из одиннадцати бывших там больных только один почувствовал, в чем дело, и так как он был осужден на двадцать лет, то закрыл уши подушкой, чтобы не слышать растравляющих звуков безумно-смелого действия.

Лекан остался, чтобы лгать арестантам, если бы они вздумали вызвать его, из любопытства, звонком, а остальные углубились в коридор одиночных камер и подошли к двери Тиррея. Услышав шаги, он отрешился от неясных фигур бреда, стиснул сознание и направил его к звукам ночи. «Идут за мной; как поздно и ненужно теперь,

– думал он, – но как хорошо, что они пришли. Или мне все это кажется? Ведь все время казалось что-то, оно отлетает и забывается. Недолго мне осталось жить. Когда смерть близко, все не совсем верно. Но я не знаю». Я хочу, – вслух продолжал он, радостно и дико смотря на появившегося перед ним Галерана, – чтобы вы подошли ближе. Вы –

Галеран. Орт Галеран, мой друг…»

Увидев воспаленное лицо Давенанта, Галеран стремительно подошел к нему.

– Неужели прокопали улицу поперек?

– Да, Тиррей, сделано, и мы пришли, – сказал Галеран, еще надеясь, что очевидность наступившего освобождения поднимет это исхудавшее тело. Он с трудом узнал того юношу, каким был Давенант. Странно и тягостно было такое свидание, когда сказать хочется много, но нельзя терять ни минуты.

Галеран сел в ногах Тиррея. Стомадор и Ботредж встали у столика.

– Джемс, я тут, – шепнул лавочник, – мы не оставим тебя.

– А это кто? Это Стомадор, – продолжал Давенант, которому в его состоянии ничуть не казалась удивительной сцена, представляющая сплошной риск. – Репный пирог, Стомадор, навеки соединил нас. Орт Галеран, мой друг. Вы совсем белый, да и я такой же – внутри.

– Мужайся, тебя спасут. Все готово. Встань, мы поедем ко мне, в загородный мой дом. Автомобиль ждет. Ты уедешь на пароходе в Сан-Риоль или Гель-Гью.

– Немыслимо, Галеран. Должно быть, вы самый милый человек из всех, кого я знал, а я, кажется, знал кого-то…

– Да встань же, глупый!

– Прикован. Окончился как ходок.

– Три раза я помещал в газетах объявление о тебе.

– Я не читал газет… Я долго не читал их, – сказал Давенант.

– Я вернулся через два дня после твоего исчезновения.

У меня было много денег. Твоя доля – несколько тысяч.

Она цела.

– Мне тогда нужно было только сто фунтов. Ах, как я искал вас!

Давенант любовно смотрел на него, желая одним взглядом передать все, о чем трудно было говорить.

Наморщась, он приподнял руку и, вздохнув, уронил ее.

– Вот так и я, – сказал он, – еще меньше силы во мне.

Галеран откинул одеяло и тихо опустил его. Нога, надувшись, красновато блестела; ступня, слившись с икрой, потеряла форму.

– Не берегся? – сказал ужаснувшийся Галеран. – Что же теперь?