Блистание полированных лезвий

Из сада я выхожу, шатаясь, но, к счастью, почти напротив есть сквер. Каким-то образом я умудряюсь перейти Strasse [улица (нем.)] и найти пустую скамью под бледным солнцем. Я долго сижу там, и прохладный ветер ерошит мои волосы, пока я мало-помалу прихожу в себя. Когда наконец я смотрю на свои часы, они показывают время обеда, и я ошеломлен тем, сколько часов миновало. Но я чувствую себя лучше, поправляю галстук, отряхиваюсь и направляюсь к довольно шикарному ресторану на проспекте, где с удовольствием долго и неторопливо обедаю.

День в разгаре, но я испытываю отчаянное нежелание возвращаться к фрау Маугер. Вместо этого я часа два провожу в Зоологическом саду, где завороженно наблюдаю, как крупных хищников кормят огромными кусками мяса, и совсем забываю мое недавнее расстройство. Их рев утоления голода все еще басовито заглушает пронзительные крики тропических птиц, когда я выхожу в мчащийся хаос экипажей и колес, стянутых железными ободьями. С большим облегчением добираюсь до островка относительной тишины, где расположен мой пансион.

На земле протянулись длинные тени. Я открываю дверь и тихонько иду к лестнице. Замечаю, что дверь крохотной гостиной фрау Маугер открыта, и в коридор падает полоска света. На звук моих шагов она подходит к двери, лицо у нее встревожено. Заходил человек и расспрашивал всех ее жильцов, говорит она. И выражает надежду, что ничего плохого не случилось. Он беседовал со всеми, кроме меня и молодого чиновника. Пряча тревогу, я спрашиваю, что ему было нужно. Фрау Маугер пожимает плечами. "Он сказал, что таков порядок", – отвечает она. Я спрашиваю ее, как он выглядел. Она опять пожимает плечами. "Обыкновенно – пожилой, в черном кожаном пальто и зеленой фетровой шляпе. Сказал, что зайдет завтра, чтобы завершить опрос", – добавляет она.

Сердце у меня колотится. Полицейский агент! Я хорошо знаю эту породу! Надеюсь, что смятение не отражается на моем лице. Но лицо фрау Маугер в лучах лампы, падающих из двери, остается невозмутимым. Я говорю ей, что завтра днем из дома не уйду, и это ее как будто удовлетворяет. Она в третий раз пожимает плечами, возвращается в гостиную и закрывает дверь. Я поднимаюсь по лестнице, а в сердце у меня нарастает паника. Я забыл спросить мою любезную хозяйку, не обыскивал ли он чьи-нибудь комнаты. А теперь уже поздно. Вернуться и спросить – значит лишь возбудить подозрения. К счастью, никаких признаков обыска в моей комнате я не замечаю. Я знаю, что мне надо делать. Снова пересчитываю деньги и приступаю к приготовлениям.

Извлекаю из-под кровати чемодан. Кладу в него кое-что еще, а в заключение собираю мои вещи, расставленные и разложенные по всей комнате. Кончив, гашу лампу и сижу с колотящимся сердцем в полутьме, будто затравленный зверь, пока до моих ушей не доносится удар гонга, созывающий к ужину, и медленные шаркающие шаги обойденных судьбой обитателей этой унылой плебейской тюрьмы, бредущих в убогую столовую. Тогда я встаю и в последний раз обвожу взглядом комнату, удостоверяясь, что не забыл ничего – а главное, мои заметки, которые всего важнее.

Надеваю пальто, оставляю ключ на столе, выхожу и медленно, осторожно затворяю за собой дверь. По лестнице спускаюсь, никем не замеченный, и добираюсь до боковой двери. Уже совсем стемнело, и когда я присоединяюсь к поредевшему потоку прохожих, никто даже не глядит на меня. Едва свернув за угол, я ускоряю шаг. Всякая задержка смерти подобна. Переночую на Bahnhof [вокзал (нем.)]. Я знаю, что должен сделать завтра. Мой путь мне теперь ясен.

7 Позднее

Я в Лондоне. Он выглядит очень грязным и убогим. К тому же даже в это время года он во власти сырости и тумана, который, в зависимости от направления, порой становится еще невыносимее из-за дыма, который изрыгают фабричные трубы и трубы трущобных домишек. Я в дешевых меблирашках в узком переулке, ответвляющимся от улицы под названием Стрэнд. Почти точная копия заведения фрау Маугер, только еда, пожалуй, хуже, если это возможно. На одном из огромных вокзалов я проглядел продающиеся там континентальные газеты, но ничего не нашел. Это, во всяком случае, большое облегчение.

Кроме того, я обменял мои марки на английские деньги. Меня душило возмущение от грабительского курса обмена, но я не осмелился привлечь к себе внимание и промолчал. К счастью, добрался я сюда удачно. Ни в поезде, ни в Кале, ни на пароходе я не заметил ничего и никого подозрительного. Особенно бдительным я был, когда высаживался в Дувре, и принял особые предосторожности, но ни там, ни в лондонском поезде не обнаружилось никаких признаков, что за мной следят. Однако я с большим облегчением отыскал мой нынешний приют. И, в отличие от континентальных отелей и пансионов, в Англии отсутствует опасное правило регистрации постояльцев в полиции. Вот тут, во всяком случае, пальма первенства остается за британцами.