Блистание полированных лезвий

Вхожу в кафе, возможно, с неясной надеждой увидеть, как Анна пройдет мимо. Для начала заказываю кружку пива и под прикрытием газеты, которые владелец предоставляет клиентам, изучаю других посетителей. Час еще ранний, и в зале человек шесть-семь, не больше – потому-то я и зашел сюда. Сидят они через несколько столиков от меня, и я могу разглядывать их, не торопясь. Старый холостяк в бархатной шапочке на темени поглощен политической статьей в ожидании, когда ему принесут его заказ.

Почему холостяк? Нет, вдовец (хотя в конечном счете это одно и то же). На левом рукаве его темно-зеленого вельветового пиджака выцветшая черная повязка. Я перевожу взгляд с него на двух импозантных женщин в дальнем углу, оживленно о чем-то беседующих. Явные лесбиянки. Более молодая красивая блондинка, очень по-своему женственная, одета в платье с глубоким вырезом и блещет поддельными бриллиантами. Я знаю, что они поддельные, потому что имею опыт в таких делах. Тем не менее сделаны украшения со вкусом и удачно дополняют ее наряд.

Ее собеседница, несомненно, ее "муж", не менее бросается в глаза. Ей под сорок; пышные черные волосы подстрижены по-мужски. На ней строгий жакет из какой-то темной материи, также мужского покроя, белая шелковая рубашка и мужской алый галстук. Еще я замечаю обручальные кольца на их пальцах. Время от времени, разговаривая, они держатся за руки. Они меня завораживают, и я долго наблюдаю за ними, но потом официант приносит их заказ, а, отвлекшись друг от друга, они замечают мой интерес, и я перевожу взгляд на других посетителей в большом зале.

Но долго мое внимание на них не задерживается. Двое мужчин, видимо, принадлежащих к рабочему классу, – дешевая грубая одежда, громкий смех – и в углу печальный мужчина интеллигентного вида – серебряные волосы, белая борода, меланхоличные глаза. Он держит перед собой том стихов и делает вид, будто читает с увлечением, а сам время от времени через тарелку с супом украдкой посматривает на лесбиянок. Его темная шляпа и крылатка с алой подкладкой висят на вешалке красного дерева позади его столика, а в глубоко посаженных глазах словно бы затаились все горести мира.

Откуда я знаю, что он читает стихи? А потому что, когда я сосредотачиваю внимание на ком-то или на чем-то, зрение у меня фантастически обостряется, а, кроме того, стараясь перевернуть страницу, он выронил книгу и, подняв ее, открыл титульный лист с заглавием, набранным большими черными буквами: "Les Fleurs du Mal" ["Цветы зла" (фр.)] Бодлера, один из любимейших мною сборников, который в переводе я много раз штудировал в тишине моей одинокой комнаты. Божественное творение, которое следовало бы иметь дома каждому мужчине – и каждой женщине.

Но ко мне подходит официант с заказом, и я откладываю свои заметки. Редкостное блюдо, если не сказать причудливое, состоит из сосисок разных сортов, приготовленных особыми способами, с гарниром из жареного лука и тушеного картофеля. Как эти немцы любят свои сосиски! Я слышал, что по стране их наберется не менее восьмисот разных сортов. Конечно, это может быть преувеличением, но во время моих странствований я, бесспорно, видел огромное их разнообразие и в мясных лавках, и в ресторанах. Внезапно я ощутил волчий аппетит и без дальнейших проволочек приступил к еде.

Вот тут-то и произошла небольшая трагедия. Я отхлебываю пива из кружки и в тот же момент замечаю за окном знакомое лицо. Я сообразил, что вижу Анну, когда видение уже скрылось. У меня не было полной уверенности, что мимо прошла именно она, и я вызвал небольшой переполох, стремглав бросившись к двери. Когда я пробился наружу сквозь кучку входивших, она исчезла. Удрученный, я вернулся на свое место и заверил испуганного официанта, что мое внезапное устремление к двери не имело никакого отношения ни к качеству кушанья, ни к обслуживанию.

Случившееся так меня расстроило, что всякое удовольствие от ужина исчезло, и завершал я его в угрюмом, даже несколько мстительном настроении. Однако к тому времени, как я допил кофе с коньяком, хорошее расположение духа полностью ко мне вернулось, и, присоединившись к прогуливающимся прохожим на тротуарах, я позволил, чтобы меня, точно щепку в приливной волне, носило туда и сюда, пока я наконец не очутился в соседнем парке, где оркестр на эстраде под цепочками цветных фонариков играл поистине превосходно, и концерт был еще в полном разгаре, когда около одиннадцати я покинул парк.

По контрасту моя комнатушка в пансионе фрау Маугер выглядела даже еще более убогой, чем прежде, и в эту ночь я долго сидел над моими записями у затененной абажуром лампы. Вновь проверил свою наличность и убедился, что денег у меня еще много. Собственно говоря, их хватит на многие месяцы, если буду кое в чем себя урезывать. Тут я усмехнулся. Большую часть жизни я урезывал себя во всем, а последний десяток лет познал настоящую нищету, пока не научился жить, полагаясь на свою изобретательность и взыскивая с общества то, что мне полагается по праву.