Блистательные годы. Гран-Канария

– Ты понимаешь… – произнес он, задыхаясь, – мы оба понимаем… есть нечто, связывающее нас вместе.

Молчание. Потом она прошептала:

– Я знала это давным-давно. Я не принадлежу никому, кроме тебя. Но что мне делать? Я не вольна поступать так, как мне хочется. Я не могу… о, я не могу причинить боль Майклу.

– А будет ли ему так уж больно?

– Не знаю. В голове сумятица. Думаю, Майкл не поймет. Просто рассмеется. Нет никакого смысла пытаться ему объяснить. Ты сам в этом убедился. Мне придется уйти… просто уйти, не сказав ни слова. И что это будет значить – трусливо сдаться или проявить храбрость? Я размышляла об этом, пока в голове не начался полный сумбур. Я говорила тебе на судне, как мне претит все грязное и мерзкое. – Ее голос сорвался, но она заставила себя продолжить. – Женщины, которые заводят любовников… Интрижки, которые вспыхивают и угасают. Это уродливо, это приводит меня в ужас. Я пыталась создать себе идеал, что-то вроде принципов. Я пыталась жить в соответствии с ними. Но теперь все мои принципы перевернулись с ног на голову. Я не могу отличить добро от зла. И все это время меня преследует одна мысль: как я буду жить без тебя? – Ее голос задрожал и стих.

В комнате повисло молчание.

Харви взял Мэри за руку и прошептал:

– Твои принципы не перевернулись, Мэри. В тебе нет ничего, кроме добра. Я люблю тебя.

Она подняла голову, взглянула на него темными, широко распахнутыми глазами:

– А я люблю тебя.

Дверь открылась, вошел Филдинг, держа в руке кий. Остановился и уставился на пару. Кашлянул, потом улыбнулся:

– Вы, двое, пойдемте играть. Элисса решила, что предпочитает пул. А в него веселее играть вчетвером.

Наступила мертвая тишина. Краска бросилась в лицо Харви, потом он побледнел и стал выглядеть таким же изможденным, как прежде.

Филдинг сказал, не переставая улыбаться:

– Простите, что помешал, и все такое. Наверное, вам не до игры. Если пожелаете, приходите, когда… когда закончите.

Мэри опустила глаза, поникла всем телом. Придерживаясь рукой за каминную полку, произнесла невесомым, странным голосом:

– Я устала, Майкл. Наверное, пойду прилягу.

Он мгновенно рванулся вперед:

– Ох, ну и ну! Ох, мне чертовски жаль, правда. Это же твой первый вечер, который ты решилась провести с нами. Напрочь забыл, экий я болван! Давай я позвоню. Позволь мне сделать хоть что-нибудь.

Она отстранилась от камина и, не поднимая глаз, медленно пошла к двери.

– Все хорошо. – Тот же странный, невесомый голос. – Но, думаю, мне пора… если не возражаешь.

– Конечно-конечно. Разумеется.

Майкл виновато взял ее за руку. Он был тронут… пусть его повесят, если он не был тронут. Он должен проводить ее до спальни. Ступеньки, вы же понимаете… ох, какой же он все-таки негодяй, что забыл о жене.

Рука об руку они вышли из комнаты. Харви надолго застыл, глядя на закрытую дверь. Он был словно парализован. Если бы только он мог что-то сделать, если бы только мог драться, как подрался с Карром. Ему хотелось схватить что-нибудь, ударить об пол, разбить. Но что можно противопоставить спокойствию такого человека, как Филдинг? Он видел с сокрушительным унынием, что не в силах сделать ничего. Дрожь пробежала по его телу. Это невыносимо. Нет, он не в состоянии больше терпеть. Ему пора убираться. Куда-нибудь, куда угодно. Он бросился к французскому окну, раздернул шторы, распахнул створки и вышел. Пересек усыпанный росой газон. Прохладный воздух не мог остудить его лоб. Его преследовало воспоминание о лице Мэри, оно вставало перед ним в туманной темноте. Он добрался до парка, пошел по буковой аллее. Дом нависал позади, как огромный распластавшийся зверь.

Он должен сбежать отсюда. Поместье смыкалось вокруг него, душило. Он словно прокладывал путь сквозь вату, она забивалась в рот, уши, глаза. Но наконец он вырвался, миновал живую изгородь, выбрался на открытую дорогу. Он шел и шел, шагал размашисто, опустив голову, покачиваясь, как безумец. Внезапно услышал паровозный свисток. Подняв голову, разглядел алое сияние – поезд приближался к станции. Харви рванулся и побежал, промчался мимо кондуктора, объявлявшего отправление на Лондон. Поезд тронулся. Харви запрыгнул в вагон, забился в угол купе. И там, застывший, молчаливый, просидел всю дорогу, пока состав несся сквозь ночной мрак.

Глава 30

Последний потухший уголек выпал из каминной топки со стуком, словно подчеркивавшим тишину комнаты – неопрятной, невзрачной гостиной в квартире Лейта. Исмей, погрузившийся в кресло и задравший ноги на каминную решетку, с вызовом прочистил горло. Он хотел заговорить, но словно боялся нарушить молчание. Украдкой взглянул на Харви, сидевшего напротив под желтоватым круглым плафоном, который беспристрастно освещал тяжелую неказистую мебель, монументальную декоративную панель над камином, покрытый пылью рабочий стол в углу, опущенные жалюзи, три грубые чашки (пустые и липкие) на потрепанной претенциозной скатерти («купите, мадам, художественная вещь, дам скидку»).