Блистательный Гильгамеш

К людям же полетел легкий ветер и в нем послышался Гильгамешу безжалостный смех богини.

Когда путники поднялись на вершину холма и оглянулись назад, зеленой долины они не увидели. Сзади была сухая земля с клочьями желтой травы.

— О боги! — воскликнул Гильгамеш, — С чем я вернусь в свой город!?

* * *

— С чем я вернусь в свой город! — воскликнул царь.

Но никто не сказал ему о том, что могло ожидать его в городе.

И даже я, Аннабидуг, умаститель священного сосуда из храма великого Ана не мог предупредить его об этом, хотя и старался.

Много времени утекло с тех пор, как Гильгамеш покинул Урук. Теперь уже все привыкли к жизни без Гильгамеша, настолько привыкли, что собираются тайно назначить нового царя. Этим царем станет ненавидящий меня Эйнацир.

В дни траура, когда умер богатырь и герой Энкиду, Гильгамеш избрал одного лишь меня, чтобы делиться со мной своими тоской и печалью. Один я знал его сокровенные мысли. Такова была воля богов. И когда наш царь покинул город, один только я знал причину ухода. Но я умею хранить свои и чужие тайны.

Несколько дней в городе никто не тревожился. Потом по городу поползли слухи: кто-то видел Гильгамеша блуждающим в одиночестве по пустыне, спящим, словно бродячая собака, на голой земле под кустом.

Эйнацир приказал допросить стражников, охранявших ворота.

Стражники ничего не ведали, лишь однажды на заре они выпустили царя из города. Лицо его было печальным, снаряжение — странным. В какую сторону он побрел и зачем — они сказать не могли. Стражникам не положено задерживать царя в воротах вопросами о том, куда он направляется, всякий раз, когда царь выходит из города.

Эйнацир собрал совет старейшин. С некоторых пор на совете стал присутствовать и я, так повелел Гильгамеш.

— Наш царь слишком молод и не ведает меры ни в чем. Он неумерен в храбрости, в любви к женщинам, а теперь, оказывается, не знает меры и в печали. Боюсь, что печаль его была неугодна богам и они лишили его разума. Знает ли кто из вас, в какой стороне пустыни искать его, чтобы привести в город?

Молчали все и я тоже.

Эйнацир несколько раз посмотрел на меня пристально, но всякий раз, чувствуя его взгляд, я послушно склонял голову.

Спрашивать меня прямо он не хотел. Тогда получилось все бы узнали, что Гильгамеш доверяет свои тайны не ему, родственнику, а мне — человеку чужому и низшему по званию.

Я знал, что Эйнацир ненавидит меня. Часто, оказываясь поблизости, я ощущал его взгляд, полный презрения, злобы.

— Уж не взбрело ли тебе, Аннабидуг, в голову занять мое место? — спросил он однажды, когда мы были только вдвоем во дворце Гильгамеша и нас не слышал никто. Я тогда, по его мнению, слишком долго разговаривал с царем. — Иль ты не знаешь, что мое место только для тех, в ком течет кровь богов! Боги не допустят, чтобы простой смертный посмел приблизиться к ним. Ты и так чересчур высоко залетел!

Мне же смешно было и думать, что Эйнацир опасается меня. Или я сам не знал, что место умастителя священного сосуда досталось мне не по годам и не по рождению! Но так захотел царь. А он исполняет волю богов и стоит к ним ближе чем Эйнацир.

На совете старейшин было много мудрых людей. Им не понравились слова Эйнацира о царе, лишившемся разума от печали и скорби. И все разошлись молча, так ничего и не решив.

Еще несколько дней город жил в тревоге. Не часто царь покидает своих подданных так таинственно. Вечерами на площадях собирались бездельники и распускали слухи, один глупее другого.

Я же продолжал хранить тайну царя. Гильгамеш должен был уйти как можно дальше от города, чтобы его не сумели нагнать и привести назад как полоумного.

Однажды, когда я вышел из храма, меня окружили несколько старших жрецов. Все они были в родстве с Эйнациром. И каждый из них считал меня недостойным своего места, быть может еще и потому, что их сыновья были теперь ниже меня по званию.

— Аннабидуг, ты обязан сказать нам, где прячется Гильгамеш! — провозгласил старый Эйнацир, и в голосе его я услышал угрозу. — Ты ведь не хочешь, чтобы по воле богов тебя отвели на вершину башни и сбросили головою вниз?

Я представил, как голова моя разбивается внизу о камни, но продолжал молчать. Хотя за эти дни Гильгамеш ушел довольно далеко и можно было раскрыть его тайну.

— О тебе говорят как о человеке разумном, — заговорил старший жрец из храма Энки и хранитель бездны — небольшого водоема, которому положено быть при каждом храме мудрейшего из богов. — Ты скажешь нам все, что знаешь, и боги вновь станут милостивы к тебе.

Они говорили со мной так, словно я был обычным горожанином с улицы, а не старейшим жрецом храма великого Ана, словно я не знал хитростей их и уловок, словно не видел, как жрец свою собственную волю выдает за волю богов. Но они были старше меня, и я не мог им все это сказать, я лишь послушно склонил голову.

— Великий наш царь, Гильгамеш…, — начал я.

— Говори же скорее, где он! — перебил меня Эйнацир, поправляя свое одеяние из тончайшего хлопка, которое раздувал ветер.

— Царь удалился для беседы с Утнапишти…

— С кем? — перебил меня вновь Эйнацир. И теперь в голосе его было недоумение.