Блюм

Наполеону говорили с похвалой об одном маршале, что тот в походах приказывает носить себе пищу из общего солдатского котла: это ведь должно создать полководцу большую популярность в армии. Наполеон гневно назвал маршала дураком. «Никогда, — сказал император, — никогда французские солдаты не поверят, что маршал Франции питается солдатской пищей: они, наверное» убеждены, что это делается для отвода глаз и что их просто хотят надуть». Едва ли и парижские рабочие, отнюдь не славящиеся глупостью, признали бы своим братом Леона Блюма, если бы он явился на конгресс в блузе или в лохмотьях (бывает и так). Большинство ораторов конгресса называли друг друга на «ты»; Блюму все говорили «вы». Ясно чувствовалось, что рабочие видят в нем чужого и, как чужого, быть может, ценят его особенно высоко. Один оратор-рабочий так и сказал с трибуны: «Я глубоко почитаю вас, товарищ Блюм. Но вы вышли не из нашей среды и не во всем нас понимаете. У меня нет вашей тонкости ума, зато у меня есть другое — инстинкт рабочего человека»... «Ах, мне надоела моя «тонкость ума»!» («Oh, j’en ai assez, de ma subtilité d’esprit!») — сердито прервал его с места Леон Блюм. Быть может, в этом разгадка его карьеры: тонкость ума ему надоела.

IV

Он говорил, а за ним упоенно повторяли другие: «Все наши предсказания сбылись». Я слушал с недоумением: все предсказания? Когда же именно они сбылись? Впрочем, это в порядке вещей. То же самое говорят на своих конгрессах и Марсель Кашен, и Эдуард Эррио» и Леон Доде. Сбылись решительно все предсказания решительно всех партий. Партийная игра — организованная нечестность мысли. На самом деле многие предсказания, которые в свое время именовались «блистательными», весьма блистательно опровергнуты жизнью. Марксистам, в частности, хвастать никак не приходится. Великий утопист научного социализма был едва ли не всю жизнь убежден в крайней близости коммунистического строя. Маркс доказывал Лассалю в 1849 году, что пролетарская революция во Франции вспыхнет не позднее следующего года. В 1862 году он писал Кугельману: «Мы, очевидно, идем навстречу революции, в чем я начиная с 1850 года никогда не сомневался». В 1872 году он утверждал в письме к Зорге, что «пожар разгорается во всех углах Европы», Энгельс говорил сорок лет тому назад: «Царское правительство этот год уже не протянет, а когда уже в России начнется — тогда ура!» Естественно, что люди, знающие за собой блистательные политические предсказания в прошлом» имеют ясную программу и для будущего. В сжатой, отчетливой, превосходной речи Леон Блюм перечислил основные положения избирательной программы социалистов.

Он не оратор в таком смысле, в каком был оратором Жорес. От его речей лица не бледнеют и руки не сжимаются в кулаки. У Блюма не хватает голоса, и жесты его сдержанно однообразны. Ударные фразы, для которых часто произносится вся речь и после которых должен наверняка последовать «бурный взрыв аплодисментов», у него повисают в воздухе. Вдохновенная péroraison{7}, любимое блюдо ораторов (готовится и пробуется дома), Блюму удается далеко не в совершенстве. Его речи ничего не теряют в чтении — плохой признак для оратора. Но люди, к вдохновенным речам не восприимчивые, должны слушать Блюма с наслаждением. Он говорит быстро, гладком так литературно правильно, что фонограмму его речи можно было бы напечатать без единой грамматической поправки. Перечисляя многочисленные пункты программы, приводя главные аргументы в пользу каждого, он ни разу не запнулся, ни разу не повторился, ни разу не заглянул в конспект, — я не уверен даже, что конспект перед ним был. Это, вероятно, школа Conseil d’Etat, — оттуда редко выходят вдохновенные ораторы.

Его программа очень хороша. Осуществить ее невозможно. Ввести налог на капитал, — капитал улепетнет за границу. Уничтожить сенат, — надо получить на то согласие сената. Дать политическое полноправие колониям, — полноправные марокканцы немедленно попросят французов уйти к себе домой. Разумеется, возможны компромиссы. К этим компромиссам и сведется дело, если Леон Блюм придет к власти. Но для этого приходить к власти ему не хочется.