Блюститель

— Не могу. Не могу, как ты, — приехал, побаловался, уехал. Боюсь привыкнуть. Зачем это мне? Через пять дней ты уедешь, а мне что прикажешь делать? Отвыкать? Привыкать к другому?

— Подожди…

— Что ждать? Когда раздобришься и позовешь отдыхать на юг? Мне этого мало! Понимаешь, ма-ло! — потом совершенно другим тоном: — Нет, ты не думай, я от тебя ничего не требую, да и как я могу требовать. Кто я — брошенная женщина. Пусть я сама выгнала его. Выгнала, потому что не любила. Но все равно, в твоих глазах я — брошенная женщина, и притом очень доступная. Ты можешь думать обо мне как угодно, это твое дело, но нам лучше расстаться.

— Подожди.

— Только не упрашивай и ничего не обещай. Я не люблю таких мужчин. Они напоминают мне мужа, а я не хочу о нем вспоминать, я вычеркнула его из памяти.

Она долго не могла достать сигарету, потом долго мучила зажигалку и наконец поднесла ее к фильтру. Сивков резко задул пламя и, перегнувшись через стол, отобрал сигарету.

— Светленькая, не надо нервничать. Ты просто устала. Она всхлипнула. Сивков осторожно погладил ее волосы, потом поднял на руки и долго носил по комнате, укачивая, как ребенка.

Он уезжал через три дня, рано утром. Света его не провожала. На платформе рябили многочисленные лужицы. С крыш вагонов капало. В тамбуре наследили, и проводница ворчала.

Этот дождь он привез с собой. Лил целую неделю. Работы в поле пришлось прервать, а людей отпустить в отгулы.

На потолке комнаты приезжих образовалось большое серое пятно с желтыми краями. Он уже несколько раз просыпался, но, увидев пятно, снова закрывал глаза. Около пяти он пересилил себя и встал. Сосед Гошка ушел на рыбалку в его сапогах, гошкины были дырявые и на два размера меньше. В комнате стоял сырой и тяжелый дух. Он посмотрел на тарелку, заваленную окурками, но не тронул ее и вышел на улицу. От чистого, промытого воздуха закружилась голова. Тучи разогнало, и небо слепило непривычной синевой. На тротуары уже натащили грязи. То прижимаясь к забору, то прыгая с доски на доску, он добрался до столовой. После двадцатичасовой игры в преферанс и нескольких бутылок «Гратиешти», которое он разбавлял крепким чаем, аппетита не было. Торопливо, без хлеба, вычерпав из рассольника жижицу и поковыряв котлету, он подошел к буфетчице и велел ей передать рабочим, чтобы завтра выходили. Тоська попробовала сделать непонимающее лицо, но Сивков погрозил ей пальцем и отвернулся. В клубе шел старый фильм. На двери бильярдной висел большой зеленый замок. Возвращаясь домой, сколько ни прыгал, сколько ни старался выбирать места почище, — все равно устряпал брюки по колено. После улицы воздух в комнате казался еще тяжелей. Он хотел разуться, но увидел на полу ошметья засохшей грязи и пошел прямо в ботинках. Снова попалась на глаза тарелка-пепельница. Он уже собрался идти к хозяйке за веником, но вернулся Гошка. Лицо у него было виноватое. Он мялся возле двери и рассеянно улыбался.

— Понимаешь, старик…

— Ладно, только свои заклеить пора.

— Да, конечно, обязательно, завтра заклею, понимаешь, такое дело…

Сивков увидел его бегающие, блестящие глазки и все понял.

— Иди к черту! Надоело, никуда я не пойду!

— Левчик, это не по-мужски. Когда тебе нужно было, я же не рассуждал. Понимаешь, мокро везде.

Сивков стал молча переобуваться, а уже с порога брезгливо посмотрел на стол и растерзанные кровати.

— Приберись хоть перед тем, как бабу приводить.

— Сама приберется. Ты не беспокойся, в двенадцать ноль-ноль все здесь будет, как в детском садике.

Девица сидела на самом краешке скамейки и смотрела на дверь дома приезжих. Сивков видел ее впервые, но торопливо прошел мимо, даже любопытства не появилось.

По дороге в клуб, за одной из оград, он увидел белую гору березовых чурбаков и женщину с колуном возле нее.

— Работника не нужно?

— Хитрый Митрий.

— Серьезно, очень хочется дров поколоть.

— Всем вам хочется.

Кончилось лето.

Сивков приехал не предупреждая. Подергал запертую дверь и начал писать записку.

— Ой, Лева! Левушка!

Света бросила сумочку и повисла у него на шее. Сначала они целовались на лестничной площадке, потом — в комнате.

— Подожди, — шептала она, вырываясь и смеясь. — Я же Игорешку от мамы взяла, ты пока раздевайся, а я пойду соседку попрошу, чтобы она его у себя оставила, она поймет, я этим не злоупотребляю, только если в театр с приятельницей соберусь.

— Зачем соседей привлекать к семейной жизни, пусть Игорешка идет сюда, я ему игрушку привез, конструктор.

— Нет, я не хочу, чтобы он видел, он уже большой.

— Тем лучше, значит, быстрее поймет, я же навсегда приехал.

— Уже рассчитался, могу и трудовую показать — сплошные благодарности! — и он полез во внутренний карман за документами. — Решил начать оседлую жизнь и по этому случаю прошу тебя взвалить на свои красивые плечи функции моей жены.

— Так вот сразу… Даже не знаю.

— А чего раздумывать. Веди Игоря, и будем знакомиться.