Блюститель

— Сколько вас можно к порядку приучать? Так вот по ломику можно и всю артель разбазарить. Знаешь, сколько мне нервов пришлось потрепать, сколько наврать и наобещать, чтобы этот металл сюда доставить, не отвлекая вас от дела, не гробя свои машины и не тратя свой бензин? Привыкли к бардаку и ничего не хотите понимать! — Он сел в кресло и принялся соскребать ногтем пятнышки грязи с брюк.

— Я однажды видел лом со Знаком качества, — сказал Михаил, чтобы не молчать. Придумывать, как он не удержался на скользкой дороге, уже не хотелось, да и не было смысла.

— Значит, хороший лом, — Кондратьев сосредоточенно соскребал грязь: поскребет, поскребет, щелкнет ногтем, сбивая пыль, и снова начинает царапать.

Выпачкаться можно было и не спускаясь к его «Уралу», мало ли грязи в дождливую погоду, но Михаил воспринимал это уже как намек, очередной укор и снова начинал распаляться, хотя и уговаривал себя быть спокойнее.

— Ты знаешь, во что влетит тебе этот дождичек? — спрашивалось без нажима, как бы между прочим.

— Знаю.

— Допустим, что знаешь, хотя я и сомневаюсь. Ты пойми, что здесь не автобаза, не завод какой-нибудь, здесь каждый чувствует себя хозяином — не на словах, а на самом деле, добреньких за чужой счет здесь не найдешь и воспитательной демагогии не дождешься…

Очередное «знаю» звучало уже не виновато, а с наглинкой. Собственные уговоры уже не действовали. Уже несло. И предупреждения или, еще хуже, запугивания вызывали обратную реакцию, он не уходил в защиту, а нападал сам, дразня пугающего.

— Вот и хорошо. Хотим мы с тобой этого или нет, а собрание собирать придется, как раз и погода сегодня больше к разговорам располагает, чем к работе. Предупреди в бараке, что сбор в восемь, там и расскажешь про свой дождь.

— Можно идти? — спросил он с нескрываемым вызовом.

— Да, разумеется, — невозмутимо ответил Кондратьев, поднялся, отошел к окну и встал спиной к Михаилу.

Надо было уходить.

Для собрания подготовили самую большую комнату. Койки сдвинули наподобие скамеек, а в середину вытолкали стол, за который сел Кондратьев. Михаил нашел место в углу, чтобы взгляды не цепляли его.

Васька и Сурен пришли почти последними.

Когда Кондратьев встал, у Михаила почему-то защекотало в носу. Он сжал ноздри и все равно не удержался — чихнул, потом, не в силах остановиться, повторил, громко, на всю комнату. Это почему-то рассмешило всех. Словно по команде вылетело «Будь здоров». Кондратьев дал народу вдоволь посмеяться и сказал:

— Будем считать, что собрание Козлов открыл. Только не пойму, почему он забился в угол. Выходи, героя должен видеть каждый.

— Чего на меня смотреть.

— Ну ладно, что я с тобой, торговаться буду?

Кто-то тронул его за руку, он привстал, и тут же исчезло свободное место на его койке. Люди, поджимая ноги, освобождали проход.

— И еще, — командовал Кондратьев, — кто там ближе к окну, откройте его, а то надымили — дышать нечем, башка раскалывается. — Он подождал, когда закончат греметь рамой, и, шумно втянув хлынувший в комнату воздух, одобрительно кивнул: — Совсем другое дело. Значит, приступим. Надеюсь, все знают, что случилось у Козлова? Вот и решайте, а я послушаю.

Как заведено на всех собраниях, сначала никто не хотел говорить, а точнее — говорили многие, но каждый себе под нос или на ухо соседу. Снова пришлось вставать Кондратьеву.

— Сами знаете, машин у нас лишних нет. Но случиться такое может с каждым, тем более на «тещином языке», на мокрой дороге, в дождь, — он скосил глаза на Михаила, — так я говорю?

— Так.

— Конечно, — подскочил Сурен. — В такой дождь там пешком идти страшно, не то что на машине. Погорячился Мишка, хотел быстрее. Он же не на свидание ехал!

— Подожди, Сурен, — встал бригадир Носов, — свидание здесь ни при чем, и «тещин язык» ни при чем. Другой дороги у нас нет, и кто ее боится, может уходить в таксопарк или на троллейбус. Козлов хороший водитель — это все знают. Я о другом. У нас было две машины, осталась одна, плохонькая. Надежды на нее мало. А мы должны работать надежно. Все знают, из какого утиля собрано наше хозяйство. Если не будет надежных рук, мы вылетим в трубу.

— Я уже лечу! — закричал Савчук. — На чем я работать буду? Кто мне завтра трудодень поставит? Для чего я под ней на брюхе валялся!

— Не знаю, что можно делать под машиной на брюхе? Под машиной лежат на спине, — ехидно вставил Сурен.

Артель загоготала вместе с Кондратьевым, но распаленный Савчук не обращал внимания на смех.

— Мало ли что я скажу. Я сюда не разговаривать приехал, а работать. Говорить дома с бабой буду, когда сезон кончится и гроши получу. Машину по болтику перебрал, из дерьма конфетку сделал, а теперь что делать прикажете?

— Можно подумать! — Михаил оттолкнулся от стола и шагнул в сторону сменщика. — Герой, ну герой. Он под ней валялся! Он до ума доводил. А Козлов только гробить мастак. Какой ты, Жора, молодец.

— Оба делали, оба. Только гробить ее ты меня не позвал.

— Да, хорошая машина была. Как теперь ее вытаскивать? — поддакнул Паршин.

— 3аткнись, тоже мне ценитель нашелся. Хозяин.

Паршин покраснел и опустил голову.