Блюз чёрной собаки

— Почему странная? — удивился Севрюк. — Очень распространённая фамилия. Даже целая деревня есть — Зебзеево.

— Коми-пермяцкая?

— Ну, раньше думали, что да. И правда ведь похоже: «зеп» — «карман», «зi» — «оса». Оса в кармане типа. Но учёные сказали — нет! Как говорят в науке: «значение затемнено». Я думаю, она другая, допермяцкая ещё. Вот у тебя, к примеру, фамилия местная, исконная — Кудымов, сразу ясно всё.

— Чего ясно? — возмутился я. — Ничего не ясно! У меня вообще отец — татарин, мать — полячка.

— Не ори, я тоже не хохол. Просто у нас понятно, откуда предки пришли, а у него — не очень. Да и на пермяка Андрюха не похож…

— Он и правда шаман?

— Кто знает… А спроси у него!

— Да с их секретами спросишь… Я вообще не понимаю, чего эта девка ко мне привязалась. Иногда думаю: может, они задумали что? Может, мне удрать, пока не поздно?

— Нет, это вряд ли. Думаю, ничего плохого с тобой не случится, если сам дурить не будешь. Меня, если честно, волнует другой вопрос.

— Какой?

— Почему она так привязалась к Игнату.

— Может, она увидела в нём талант? — предположил я. — Увидела и захотела быть рядом, чтобы он «раскрылся». Впрочем, вряд ли — она ж знала, чем это может кончиться.

— А может, всё проще? Может, она просто чувствует свою вину за случившееся? А что, с девчонки станется. Вообразит, что виновата, и будет пилить себя всю оставшуюся жизнь, исправлять ошибку. Потому и стихи такие…

— А она была, эта ошибка?

— Хороший вопрос! — Писатель задумался. — Может, она настолько боялась за свою любовь, что хотела даже уйти, лишь бы он остался жив. И всё равно не могла пройти мимо — это же её предназначение, в этом её смысл жизни! По крайней мере, она так считает… А он, наверно, тоже что-то такое понял… Блин…

Тут Севрюк умолк, затем решительным движением направил лодку к берегу, бросил вёсла и посмотрел на меня таким взглядом, что мне сделалось не по себе.

— Жан, — сказал он и поёжился. — Блин, Жан, страшно как! Неужели ж есть только два пути? И если мы хотим слушать настоящую музыку, такой рок-н-ролл, чтоб до дрожи, чтоб мурашки по коже, то ребята и дальше должны умирать?

— Да на фига умирать-то?

— Ну как же… Если неподготовленным выходишь на край, надо быть везунчиком, чтоб удержаться и не упасть! А иначе ничего не получится: у настоящей звезды рок-н-ролла должны слететь тормоза. Настоящее — оно ведь всегда за гранью. Если долго биться головой об стену, стена может и рухнуть. Другой вопрос — что за стеной. Чаще всего это пропасть. Потом другие будут заглядывать в пробитую дыру, крутить башкой: «Вот это да!» Но это такая фигня по сравнению с тем, кто прошёл эту стену навылет и успел крикнуть перед тем, как упал! Уж какие талантливые артисты и Кинчев, и Шевчук, и БГ, а всё равно до Башлачёва им как до луны. Потому что он был первым. И выходит, что выбора нет. Или слушать попсу, все эти дурацкие «ха-ра-шо!» и «ху-ху-хуе», или платить человеческими жизнями… Так, что ли? А?

— Можно воспитать шамана с детства, — неуверенно возразил я. — Мне Танука говорила, что раньше так и делали.

— Ну, можно, наверное… Если разглядишь его в толпе. Только нам-то что с того? Ему же музыка, весь этот рок-н-ролл, по барабану будет!

И мы уставились друг на друга.

— Слышь, Вадим, а как ты сам понимаешь, что такое музыка?

— Музыка? — задумался тот на миг. — Музыка — это искусство. Самое эфемерное из всех, какие создал человек. Она и существует только в момент исполнения, а потом исчезает. Можно прослушать ещё раз, но это будет другое. Если хочешь знать моё мнение, музыка — это символ времени.

— Иди ты!..

— Я серьёзно. Иногда я даже думаю, что музыка — это и есть само время. Так… — Он неожиданно засуетился и стал расправлять последнюю сетку. — Давай ставить: здесь хорошая ямина.

Я огляделся.

— Зацепиться не за что.

— Ничего, добавим камешек, привяжем балбер, далеко не уплывёт. Устал? Погреби ещё чуть-чуть, поставим сеть, а обратно по течению дойдём…

Он говорил, а его руки проворно привязывали камень снизу, пластиковую бутылку сверху, разматывали сеть… Дно лодки проседало, в углублении под ногами скапливалась вода. Я едва успевал грести. Голова моя кружилась, лицо Севрюка расплывалось перед глазами. Я опустил руку за борт и ополоснул лицо. Малость полегчало.

Наконец последняя сеть была поставлена, мы поменялись местами и двинулись обратно.

— Споем, чтобы не скучать, а? — вдруг предложил писатель. — Любимую попсу, а?

Он подмигнул и затянул, подражая одной бездарной, но знаменитой певичке:

Ах, как хочется надуться, ах, как хочется взорваться

Поперёк!

От таких бездарных песен, чей сюжет неинтересен,

Недалёк.

Взять дубинку вместо трости, сосчитать поэту кости —

Поделом!

А певице безголосой, чтобы не было вопросов,

Дать ремнём!

Он манерничал, кривлялся, шепелявил, акал, якал и закатывал глаза — получалось очень похоже. Я против воли рассмеялся.

— Сам придумал?

— Нет, мама помогала, — отшутился он, глянул через плечо и слегка подправил курс.

— Слушай, — вдруг спросил я, — у тебя есть какое-нибудь прозвище?

— Нет никакого, — не задумываясь ответил тот. — У меня фамилия круче любого прозвища.