Блюз осеннего вечера

Забегаловка и вправду оказалась совсем неподалеку. Надо же, сколько тут работал, а не знал. В подъезде жилого дома. И внутри ничего – даже пальма в кадке имеется. Пара человек за столиком. Еще три столика пустуют.

Я занял место в самом темном углу. Пригласивший меня больше жестами, чем словами, объяснял девочке за стойкой, чего мы, собственно, желаем. Водочки, само собой, той самой, с «фф» на конце, закуску лучше натуральную, свежеприготовленную.

Немногословность была его характерной чертой. За что на зоне он получил кличку «Молчун», а от меня – псевдоним «Тихий». Года три назад он влетел за карманную кражу. Я бы сказал, сдуру влетел. Это не его профиль. Он специалист по гардеробам. Любым. В парикмахерских, в школах, в детских садах, в конторах. Где нет охраны. А люди ведь частенько доверяют охрану своих ценностей только карманам верхней одежды. А тот кошелек… Дамочка очень уж откровенно сумочку не застегнула. Молчун позарился. Ну и лопухнулся по неопытности. А в кошельке рубль с мелочью…

Крик, шум, заява. У него уже срок в загашнике был. Вилы. Ему так показалось, что вилы. На самом деле никто бы его за этот кошелек не закрыл. Теоретически – да, возможно. Но практика, она куда сильнее. А он не знал.

И когда страсти немножко поулеглись, потерпевшая со свидетелями сгинула, я положил перед Молчуном заяву и печать. Очень доходчиво объяснил, что, если сейчас эти две штуки соприкоснутся, он сидит. Молчун сразу все понял, без лишних вопросов.

Что надо? Да все того же. Помощь. Стучать? Нет, старина. Помощь. Стучат, знаешь ли, в силу гнилостной души, а помощь оказывают в силу сложившихся обстоятельств. А обстоятельства, извини, ты сам создал. Так что моральный аспект оставим глубоко внутри. Мне свой хлеб тоже зарабатывать надо. Преступления раскрывая.

Сергей Иванович долго не раздумывал. Стал помогать. И довольно успешно. Молчун предмет знал. Пара квартирных групп, наркотики, разбойнички. Да и мужик, в общем-то, неплохой оказался. Приворовывал – было, но меру знал. Я его ни разу не подставил. Потому что доверял.

Когда меня выгоняли, я встретился с ним и сообщил, что все – он вольная птица и отныне может строить жизнь по собственному усмотрению. Молчун, как всегда, был немногословен. Кивнул и сказал лишь одно слово: «Спасибо». Я-то понял, за что он благодарил. За то, что я скатиться ему тогда не позволил. Он бабу нашел, в кооператив пристроился, с кражами завязал. Почти. Помощь оказывал, так что ж? Лечение никогда не проходит безболезненно.

Он вернулся с пластмассовым подносом, на котором уместились две плоские пиццы, согретые в микроволновке, и два высоких бокала, на дне которых плескалась прозрачная водка.

– Незадача?

– А что, заметно?

– Заметно.

– Есть немного. Переживу.

– Давай за встречу.

Мы, не чокаясь, опрокинули стаканы.

– Разбавлена. И здесь дурят.

Молчун, наверно, был знатоком.

– Где ты сейчас?

– В магазине, валютник стерегу.

– Где стреляли?

– Там. Слышал?

– В газетах было.

– Понятно. Разговорчиков не было? Может, наши?

– Привычка, что ли? Ты ж на воле.

– Какая привычка?! А, ладно, к черту. Я сам там был. Найти их надо.

– А-а-а. Про наших не слышал. И не услышал бы. Болтать о таких вещах все равно что розетку при включенном питании чинить.

– И то верно.

– Сам что думаешь?

– Ничего не думаю. Неохота думать. На меня бабки повесили. Без малого тридцать «лимонов». Через две недели срок.

– Нехило.

– Нехило. Вот, жду.

– Я и смотрю, не такой ты. Может, расскажешь? Все равно ждешь.

Я поковырялся в пицце вилкой и выложил Молчуну историю с налетом. Скорее, душу излил.

– Вот так, вроде не виноват, но фактики. Фактики-фантики…

– Да, беспредел идет. Двух человек из-за какой-то валюты. Я, Андреич, сам не ангел, воровал. Что было, то было, да ты знаешь. Но убить?! Скоты.

– Время такое.

– Чушь. После войны тяжелее было, а не беспредельничали.

Я опять начал ковыряться в плоской пицце. Спорить о моральном падении общества – то же самое, что толковать гулящей бабе о вреде абортов.

Мы помолчали несколько минут. Затем я положил вилку.

– Пошел я, Сергей. Спасибо.

– Погоди, дождь ведь.

– Не растаю.

– Да, скис ты. Это зря. Бывает хуже.

– Да разберусь. Или, – я усмехнулся, – со мной разберутся.

– Ты работал когда-нибудь на конвейере? – неожиданно спросил Молчун.

– Нет. Если, конечно, ментура за конвейер не сойдет, то нет.

– Знаешь, что там самое паскудное? Тупеешь. Каждый день одно и то же, каждый час одно и то же, каждую секунду одно и то же. Ты отучаешься думать. Я спрашиваю, ты работал на конвейере?

– Нет, – еще раз ответил я.

– Преступления – это тоже своего рода конвейер.

– На философию потянуло?

– Погоди.

Сергей отошел к стойке и вернулся с еще двумя стаканами водки.

– Все одно и то же. Можно менять форму, суть остается прежней. Можно украсть, ограбить, убить… Суть одна – нажива и власть.

– Ну это понятно.

– Ничего тебе не понятно.

– Честно говоря, немного неожиданно такое от тебя выслушивать.

– Я говорю же, ни фига ты не понял. Зачем там стреляли?

– В магазине?

– Да, в магазине.

– А черт их знает. Придурки.