Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах

Выйдя из дома — был теплый, несколько пасмурный летний день — и свернув у Шранны направо, в сторону цейхгауза, ее дражайший супруг в задумчивости побрел по так называемому Хофу, миновал приходскую церковь Богоматери и вышел к Шоттенским воротам, где поднялся на Мелькерский бастион, избежав, таким образом, встреч с многочисленными знакомыми, возвращавшимися в это время в город. Хотя часовой, молча шагавший у пушек, и не докучал ему, Моцарт недолго любовался чудесным видом, который открывался отсюда на зеленую равнину, что расстилалась перед крепостным валом, и на предместья, тянувшиеся до Каленберга и к югу до Штирийских Альп. Безмятежный покой природы не гармонировал с его душевным состоянием. Глубоко вздохнув, он бесцельно побрел дальше, пересек эспланаду и очутился в Альзском предместье.

Здесь в самом конце Берингова проулка стоял трактир с кегельбаном, владелец коего, канатных дел мастер, славился своим хорошим товаром и добрым вином как среди соседей, так и среди крестьян, что заглядывали к нему по пути в город. Еще издали до прохожих доносился стук шаров; в остальном здесь было довольно тихо и спокойно, ибо число посетителей не превышало десяти — двенадцати. Почти бессознательная потребность забыться в кругу непритязательных, безыскусных людей побудила композитора зайти в трактир. Он подсел к старшему колодезному мастеру из Вены и двум другим городским обывателям, сидевшим за столом в скудной тени деревьев, попросил кружку пива и принял живое участие в их будничной беседе, время от времени вставая из-за стола, чтобы поразмяться или понаблюдать за игрой в кегли.

Неподалеку от кегельбана, рядом с домом, находилась лавка канатчика — узкое помещение, битком набитое товарами, ибо помимо изделий самого хозяина здесь повсюду были развешаны и расставлены предназначенные для продажи сельскохозяйственные орудия, всякого рода деревянная кухонная утварь и предметы домашнего обихода, а также бочки с дегтем и колесной мазью, мешки с семенами, укропом и тмином. Молодая девушка, что прислуживала гостям в трактире, а заодно торговала и в лавке, была занята в этот раз с крестьянином, который, держа за руку своего сынишку, подошел, чтобы сделать кое-какие покупки — приобрести меру для фруктов, щетку и кнут. Из множества изделий он выбирал какое-нибудь одно, рассматривал его и откладывал в сторону, затем брал второе, третье и в нерешительности возвращался к первому; этому, видно, не было конца. Девушка несколько раз отлучалась в трактир, чтобы обслужить посетителей, но снова возвращалась и всячески старалась помочь крестьянину и облегчить ему выбор, не проявляя, однако, излишней болтливости.

Сидя на скамеечке подле кегельбана, Моцарт наблюдал за всем этим с нескрываемым удовольствием. Ему нравились предупредительность и разумное поведение девушки, спокойное, серьезное выражение ее миловидного лица, но все же сейчас его больше занимал крестьянин, который, вполне удовлетворенный своими покупками, отправился наконец восвояси. Моцарт поставил себя на место этого человека, целиком завладевшего его воображением; понял, насколько серьезное значение имело для него столь пустячное дело, ту опаску и дотошность, с которой он прикидывал цены, хотя мог выгадать всего лишь несколько крейцеров. И вот, думал Моцарт, придет этот человек домой, к жене, и с гордостью расскажет ей о своей удачной покупке, а дети ждут не дождутся, когда он развяжет свой мешок, в котором, конечно, и для них кое-что найдется; жена поспешит подать ему еду и молодое домашнее вино, а уж на отсутствие аппетита он едва ли может пожаловаться.

Кому еще дано такое счастье, кто еще может быть столь независимым от окружающих! Разве не замечательно жить, уповая лишь на природу и ее дары, каким бы трудом они ни доставались!

А если мне, посвятившему себя искусству, судьбой предначертана иная деятельность, которую я, кстати сказать, не променял бы ни на какую другую в мире, то почему я должен жить в условиях, ничего общего не имеющих с таким скромным и безмятежным существованием? Будь у меня маленькая усадьба, домик неподалеку от деревни, в красивом живописном уголке, вот тогда бы я действительно ожил! Все утро проводил бы в работе над партитурами, а остальное время отдавал бы семье, сажал деревья, осматривал свои поля, а осенью вместе с сыновьями снимал урожай яблок и груш; изредка ездил бы в город, чтобы пойти в театр или по каким-либо делам, иногда принимал бы у себя одного или нескольких друзей — вот было бы блаженство! Но, впрочем, как знать, что мне еще на роду написано.