Близ есть, при дверех… С приложением статьи английского исследователя Дугласа Рида «Протоколы сионских мудрецов»

Чтобы положить печать конечной истинности на свидетельство праведных прозорливцев, которое приведено нами выше, мы дополним его словами величайшего церковного авторитета Русской Церкви, митрополита Московского Филарета.

«1867 года 1 октября, – так сказывал архимандрит Антоний, наместник Троице-Сергиевой Лавры, – за полтора месяца до кончины великого Московского Святителя Филарета, был я у него с докладом…

– Видно, я скоро умру, – сказал мне Святитель, – в уме моем чувствую просвещение… Боюсь самообольщения. Вижу я страшную тучу, идущую от Запада на Церковь и на Россию; но чем она разрешится, не вижу…»

Архимандрит Антоний был духовником Митрополита Филарета и личным другом и сотаинником. Слова эти извлечены из записок игумении Евгении Озеровой (Московского Страстного монастыря).

В конце 70-х годов прошлого столетия, десять лет спустя по кончине святителя, «разрешение» тучи дано было видеть старцам – Амвросию Оптинскому, Илиодору Глинскому и Иоанну Кронштадтскому. У нас имеются свидетельства, что зрение это дано и многим другим праведникам; но, по Слову Божию, довлеет нам этих трех современных нам свидетелей, чтобы подтвердилось и слово наше на пользу и укрепление веры возлюбленных братий наших по вере Христовой.

Глава 10

В. С. Соловьев о кончине мира и об антихристе.

– В. Л. Величко о В. С. Соловьеве.

Теперь, как видели мы, голос Православия – истинный глагол Божий – стал голосом и Западных Церквей. Особняком, как лишенная таинств Апостольской Церкви, еще держится лютерова ересь, но и в ней вопрос об антихристе становится, по-видимому, в разряд вопросов, наиболее жгучих и современных.

Ожидание близкого явления антихриста и кончины мира от представителей Христовой Церкви перешло на умы и сердца наиболее чутких представителей мирской философской мысли, не порвавшей связи с Церковью, Глава коей Христос, без Которого «не может человек творити ничесоже» (Ии. 15, 5).

Таким чутким представителем философского умозрения, сохранившим связь с христианством, бесспорно, можно считать покойного Владимира Сергеевича Соловьева, имя которого, как философа, известно не в одной только России, но и во всем образованном мире. В высокой степени знаменательно, что завершительный момент его творческой деятельности вознес его до высот эсхатологического[26] прозрения, чрезвычайно ярко выразившегося в его предсмертном творении «Три разговора». Главный предмет, о котором трактует это творение – всемирно объединяющая власть антихриста, выросшая на столкновении и смешении исторических добра и зла, царящих над массой человечества. Какое значение придавал почивший мыслитель этому своему творению, видно из заключительных слов предисловия к нему. «Разнообразные недостатки, – пишет он, – ив этом исправленном изложении достаточно мне чувствительны, но ощутителен и не так уже далекий образ бледной смерти, тихо советующей не откладывать печатания этой книжки на неопределенные и необеспеченные сроки. Если мне будет дано время для новых трудов, то и для усовершенствования прежних. А нет – указание на предстоящий исторический исход нравственной борьбы [27] сделано мною в достаточно ясных, хотя и кратких чертах, и я выпускаю теперь этот малый труд с благодарным чувством исполненного нравственного долга».

До какой степени почивший философ, при всей его громадной учености и дивной ясности из ряда выходящего ума, был объят идеей и предчувствием близости царства антихриста, это с редкой силой и живостью изображено другом его, Василием Львовичем Величко [28] в его монографии «Владимир Соловьев. Жизнь и творения».

Вот что пишет он:

«Приблизительно за месяц до смерти, во второй половине июня 1900 года, сидя вечером у меня, Соловьев вдруг отвел меня в сторону и высказал, что в последнее время охвачен особенно напряженным религиозным настроением, что ему хотелось бы при этом помолиться не в одиночестве, а присутствовать с другими людьми на Богослужении. Я ему ответил, конечно, что надо радоваться этому приливу высокого чувства и пойти в церковь. Ответ его мне показался странным в ту минуту:

– Боюсь, что я вынес бы из здешней церкви некоторую нежелательную неудовлетворенность. Мне было бы даже странно видеть беспрепятственный, торжественный чин Богослужения. Я чую близость времен, когда христиане будут опять собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, – быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни,[29] но более тонким и жестоким: ложью, насмешкой, подделками, – да и мало еще чем… Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу…