Повернув голову, я увидела своего отца. Я знала, что это — мой отец, но в моем сне он был еще одной точной копией марширующих по площади солдат, и это меня испугало. Я смотрела на него и видела все тот же серьезный взгляд, все тот же красный верх, все тот же белый низ.
— Я долго тебя ждал, — сказал солдат, и, подняв руку, попытался коснуться меня.
Я отшатнулась.
— Не веришь? Посмотри же, мы все тебя ждали.
Я опустила взгляд ниже, и увидела у себя под ногами кучу игрушечных солдатиков. Все они были на одно лицо, и все они были копиями моего отца и тех солдат, что сейчас замерли, развернувшись к нашему дому лицом. Солдатики были живые, они бегали вокруг меня и что-то выкрикивали писклявыми голосами.
— На месте… стой! — сказал мой отец.
Игрушечные солдатики тут же замерли, уставив на меня свои игрушечные ружья. Я подняла голову и увидела, что он смотрит на меня.
— Видишь? И я, и все мы ждали тебя, дорогая.
Отец улыбнулся мне и тоже поднял ружье.
Когда он выстрелил мне в грудь, я закричала и проснулась.
— Тихо, тихо, — я почувствовала, как рука Трайна легла мне на лоб, и схватилась за нее, как за спасительную соломинку и прижалась к нему, почти не понимая, что делаю. — Тебе приснился кошмар, тебе просто приснился кошмар.
Но он был таким реальным. Настоящим. Я уткнулась Трайну в плечо, но тут же опомнилась и отстранилась, покраснев под внимательным взглядом.
— Я… — Я задыхалась и все не никак могла прийти в себя. Трайн озабоченно всматривался в мое лицо своими темно-серыми глазами, готовый по первому слову прийти на помощь. — Я кричала? Говорила что-нибудь?
— Точно, — кивнул он. — Кричала так, что стены тряслись.
Я уже немного пришла в себя после сна, и поняла, что в доме определенно горит или ночник, или свеча. Тени прятались в углах, но их было мало, и они не пугали меня. Господи, все вернулось. Эти ужасные кошмары вернулись и снова будут мен мучить!
— Я пишу работу, если не возражаешь, — заметив мой метнувшийся за ширму взгляд, пояснил Трайн. — Тебе не мешает свет?
— Нет. — Я сглотнула, отпуская, наконец, его руку. Не могу же я держаться за нее всю ночь. — Спасибо. Спасибо, что разбудили.
— Я просто побоялся, что ты распугаешь всех волков в окрестном лесу, — сверкнул он улыбкой. — Давай-ка, отдыхай. Утро еще не скоро. Я буду здесь всю ночь, и оставлю ночник, когда лягу спать. Если будет совсем страшно — кричи, договорились?
— Договорились.
Я послушно закрыла глаза и поворочалась, пытаясь улечься поудобнее. Мне что-то мешало, что-то кололо меня в бок. Я поднялась на постели и пошарила рукой под одеялом.
Через пару секунд я уже смотрела на свою ладонь, в которой, серьезно глядя на меня, лежал игрушечный оловянный солдатик.
ГЛАВА 19
К середине ночи у меня поднялась температура. Организм, не привыкший к долгому пребыванию на холоде, решил, что с него хватит. Я сначала крепилась, но потом сдалась и пожаловалась Трайну. Кашель и боль в груди подсказали ему, что у меня началось воспаление легких. Он настоял на том, чтобы я улеглась в постель, поставил мне еще одну капельницу и сделал укол.
— Попробуй поспать, утром станет лучше.
Меня знобило, зубы отбивали во рту барабанную дробь. Свернувшись калачиком под теплыми одеялами, я в одно мгновение замерзала, а в следующее обливалась потом от жары. На Земле я болела редко, и это возникшее в чужом мире ощущение собственной беспомощности перед кучкой крохотных бактерий пугало и доводило до бешенства одновременно.
Я заснула только под утро сном без сновидений и проснулась уже к обеду.
Отработав ночную смену, Трайн ушел отдыхать — вторая половина дома, с отдельным входом, использовалась им в качестве жилья. В дневное время за мной должны были присматривать две девушки — невестки Трайна, жены его сыновей-оборотней. Они обе по иронии судьбы были акушерками — только одна помогала рождаться человеческим детям, а вторая — детям оборотней. Девушки помогли мне совершить утренний туалет, принесли музыкальный ящик, чтобы развлечь меня музыкой. Они вставили в отверстие небольшой коробки перфорированную ленту, немного покрутили ручку, и по избушке полилась мелодия.
Красивым голосом исполнительница запела о любви к мужчине-оборотню, который однажды ушел на охоту в темный лес и не вернулся. Страдала девушка, страдала скрипка, мелодия заползала под рубашку, которую одолжила мне на время одна из девушек, и щипала за сердце.
Пахнет дом одинокий сосной,
Милый мой.
Ты ушел на охоту весной,
Милый мой.
Скрылся твой силуэт за горой,
Ты ушел, не простившись со мной,
И однажды под маленькой полной луной
Ты забыл дорогу домой.
— В деревне сейчас никого, — сказала мне одна из девушек, когда я спросила ее, сколько в поселке людей. — Пока полнолуние не кончится, притворщики будут охотиться в лесу, а людей здесь кроме нас человек пять-шесть, не больше.
Что-то шевельнулось во мне при слове «притворщики», но я не могла понять, почему.
— А вообще нас здесь около двух сотен, — продолжила она. — В городах притворщики не селятся, там свои законы. Мы же тут живем рука об руку с природой.