Ближневосточная новелла

Он не был уверен, что над ним не насмехаются, и все же в груди у него разлилось приятное тепло, сердце учащенно забилось, на глаза навернулись слезы. Если бы не застенчивость, он вскочил бы и обнял этого чужого человека, который был ему сейчас дороже самого близкого друга, расцеловал бы в обе щеки… Он быстро выпил подряд несколько рюмок, не зная, как себя вести. Рюмки тегеранцев стояли полными… Мортаза-хан, полулежа, играл пробкой от бутылки. Один из тегеранцев закурил, другой начал напевать:

Присядь у ручейка,
Взгляни, как жизнь течет…

Ему тоже захотелось спеть. Когда тот замолчал, он начал было:

Завидую ночным бдениям узников,
Вся сладость ночи — в звоне оков.

Но на словах «звон оков» голос его дрогнул, и он пустил петуха. Тегеранцы и Мортаза-хан расхохотались. Он замолчал.

— Ну-ка, приятель, расскажи о своих успехах у слабого пола, — попросил один из тегеранцев. — По глазам видно, ты парень не промах!

Он улыбнулся и ничего не ответил.

Клянусь; ты прав! — вскочил Мортаза-хан. Он такой ходок — женщинам в городе от него спасенья нет! Сейчас, наверное, места себе не находят. Так и бросаются с горя в объятия своих мужей!

Все засмеялись, и он вместе с ними.

— Жена, дети у тебя есть? — спросил другой тегеранец.

— Есть.

— Пятеро детей у него! — сказал Мортаза-хан.

Первый тегеранец присвистнул:

— Браво! Видно, фабрика работает что надо!

— Ну-ка, расскажи, как ты обольщаешь этих бедных женщин, — попросил второй.

— Да ничего я с ними не делаю, ей-богу! Они сами ходят… Заявятся в управление — то глазки строят, то брови хмурят, то откинут чадру, то закутаются в нее. Одна стала брать документы и пожала мне руку, а другая так даже расцарапала!

— Хватит, ради бога! Сердце зашлось… — воскликнул один из тегеранцев.

Все опять засмеялись, а он замолчал. Душу его охватила печаль. Он понимал, что они смеются над ним, а он того стоит: нечего было принимать их слова всерьез. Если бы его не прервали, он бы выдал, наверно, что за тем пожатием руки ничего не последовало. Но в душе его оно оставило неизгладимый след. Быть может, это была случайность — недоразумение, которое теперь, долгое время спустя, расцветило его воображение. Он не верил сейчас, что это могло быть случайностью, ошибкой.

Мортаза-хан не спеша открывал бутылку пива. Едва он нажал на ключ, из горлышка полилась пена и желтоватая струйка побежала по газетному листу… Тут он, несмотря на хмель, с ужасом вспомнил о кроссворде, высвободил газету, отряхнул ее… Желтая полоса подошла к самому краю кроссворда, но не причинила ему вреда. Он расстелил газету в сторонке для просушки и обратился к Мортаза-хану:

— К чему это пиво? Одна грязь. Уж лучше водку пить.

Потом, взяв пустую водочную бутылку, заметил:

— А водка-то вся!

Один из тегеранцев хотел было возразить ему, но Мортаза-хан сделал знак молчать.

— Есть еще бутылка! — тихонько сказал тегеранец. — Давай отдадим ему.

— Он, когда напьется, начинает жаловаться, плакать… — проговорил Мортаза-хан. — Вот еще немного выпьет, и такие слезы начнутся — настоящие поминки!

— Это нам не ко времени, — согласился с ним тегеранец.

Отправляясь в обратный путь, он вспомнил о подмоченной газете, подобрал ее, сложил и спрятал в карман. Его подвезли к дому. Когда он выходил из машины, Мортаза-хан незаметно сунул что-то ему в руку.

— Это от господ, — шепнул он.

— Благодарствуем, почтенный, спасибо! — закричал один из тегеранцев, высунувшись из-за Мортаза-хана.

— Спокойной ночи! Хороший был вечерок! — завопил другой еще громче.

Их насмешливые голоса причиняли ему боль. Не успели они отъехать, как снова послышался шум мотора. Машина с визгом затормозила. Он инстинктивно отскочил в сторону. Один из тегеранцев, тот, что сидел за рулем, высунул голову из окна и прокричал:

— Да не мучай ты себя этими кроссвордами, пойди поспи лучше! — Все захохотали, машина рванулась с места и скрылась.