Близкий свет

Ну, насчет опыта, тут Турецкий мог только ласково улыбнуться, чтобы не травмировать самолюбия психолога-криминалиста. А сам подумал, что для Ирки этот шаг может означать лишь то, что она одурела уже от своего внутреннего состояния — или уже статуса? — беглой супруги и что ей просто необходимы стабильность и ясность во всех отношениях. Впрочем, огромная моральная вина его в этой, постоянно муссируемой супругами проблеме была бесспорна. Даже пытаясь доказать жене свою горячую любовь и преданность, он порой, не отдавая себе отчета, демонстрировал Ирке такое умение и одержимость, не свойственные, мягко говоря, человеку, пережившему и тяжкие ранения, и контузию и вообще долгое пребывание в коме, что поневоле у нее мог возникнуть закономерный вопрос. Ну, например: «Шурик, я поражена твоим высочайшим — без тени иронии! — мастерством, но ответь, откуда оно у тебя и благодаря каким постоянным тренировкам достигнуто?» А дальше, естественно, она кинется во всякие домыслы и вымыслы, типа, «ты — низкий и мерзкий изменщик!» или «я тебе этого никогда не прощу!». Никогда, надо понимать, до следующего раза…

Но, как бы там ни было, понимал Александр Борисович, ему иногда просто необходимо идти «на поводу» у Ирки, чтобы демонстрацией своего полного смирения и беспрекословного послушания снова и снова добиваться у супруги очередного прощения. Которое, если говорить по правде, ему не очень-то и было нужно: почти двадцатилетний брак давно показал, что приступы обид у Ирки никогда не кончатся. Но ей были сладки, на самом деле, вовсе не их ссоры, утверждавшие ее как личность и уличавшие его во всех, без исключения, смертных грехах. Ей нужны были их жаркие примирения, словно возвращавшие обоих в старую арбатскую коммуналку, где Иркины любознательные тетки, как опытные резидентки иностранной разведки, прислушивались к вызывающим «многия сомнения» звукам, доносившимся из комнаты распущенного соседа. Он ведь до самой своей женитьбы на Ирке так и слыл у них «распущенным молодым человеком», на которого, тем не менее, ей стоило бы обратить внимание. Может, его освобождающаяся комната их устраивала, а вовсе не счастье племянницы? В чем тут логика, непонятно.

«Чаще просите у своих жен прощения, — говаривал мэтр следственных дел молодым своим практикантам, — не важно, за что, ибо им жизненно необходим только сам факт вашего публичного смирения перед ними, и да пребудет с вами вечный семейный мир!»

Он и сам, конечно, желал бы следовать собственным мудрым поучениям, однако далеко не всегда у него это получалось. Он знал, почему: характер собачий, если честно. С явными кобелиными позывами, бороться с которыми иной раз просто невозможно.

Но в данном случае, подумал он, надо Ирке помочь. Это будет способствовать утверждению ее авторитета перед самой собой. Давно не было возможности продемонстрировать высокие способности, ясное дело. И раз ей так хочется, пусть будет! Только, как профессионал, он прекрасно понимал, что появление неких «русских» в приличной латышской семье, в каком бы положении та ни находилась, может вызвать определенные сложности, и не столько морального, сколько политического свойства. Оно может быть вполне расценено, при определенных обстоятельствах, как наглое вмешательство соседнего государства во внутренние дела суверенной Латвийской Республики. А это уже пахнет международным конфликтом. Нет, он никого не пугал, однако сам от такого «вмешательства» категорически открещивался. Женщинам надо? Валяйте! И вообще, разберитесь сперва, кому требуется срочная моральная помощь: тетке, соседке теткиной или приятельнице соседки? В общем, запутанная ситуация, и у него нет ни малейшего желания распутывать столь сложную «интригу». Лично он — на пляж! Когда еще выпадет такая божественная возможность?

Ирка сыронизировала тут же, что называется, в одно легкое касание:

— Когда ты опять поведешь себя так, что мне придется искать утешения у моей единственной и горячо любимой родственницы.

Это ж надо! И Эльза Густавовна немедленно отреагировала, восхищенным и влюбленным взглядом уставившись на племянницу. Да что они, сговорились? А может, подумал он, согласиться с ними? Чем он рискует? Ну посидит, посочувствует, в конце концов, как вежливый иностранец, послушает, а вдруг и совет какой-нибудь возникнет? Жалко, что ли?

На деле ж оказалось все не так просто.