Близко-далеко

– По прибытии на место пришлите мне письмо о вашем путешествии, поподробнее… – мягко, словно друга, попросил он. – Не в служебном, а в частном порядке. Адресуйте так: контр-адмиралу Алексею Петровичу Карпову. На конверте поставьте гриф: «Лично». – Он еще раз пожал Петрову руку и с легкой усмешкой повторил: – Право, я вам очень завидую!..

Когда самолет оторвался от земли и стал набирать высоту, Петров вспомнил просьбу контр-адмирала и, вынув из кармана толстую записную книжку, четко вывел на первой странице: «4 ноября 1942 г. 5.00. Отлет из Москвы». Дальше писать пока было нечего. Внизу в полусумраке осеннего утра быстро проносились московские пригороды. Видны были тонкие паутинки железнодорожных путей, крохотные домики и деревья. По шоссе быстро двигались автомобили, точно водяные жучки в летний день по тихой поверхности пруда.

Скоро пригороды кончились, пошла широкая равнина с редкими пятнами небольших рощ. Петров откинулся на спинку сиденья и задумался.

В течение последнего месяца ему, кажется, и думать-то некогда было – так быстро сменялись события, одно неожиданнее другого. Из Кронштадта, где он провел первую военную зиму, его внезапно вызвали в Москву, назначили на работу в Стокгольм. Началась лихорадочная подготовка к совершенно новой деятельности, ознакомление с задачами, документами, материалами, докладами, телеграммами. И все время его не покидало какое-то странное чувство – смешанное чувство гордости и вместе с тем неловкости.

Петров был горд тем, что, когда понадобился человек для важной работы в Скандинавии, из многих офицеров флота выбрали именно его. Значит, есть в нем что-то такое, что позволяет надеяться на него. И в то же время Петрову было неловко и больно. Неловко оттого, что вот уходит он с фронта и в самый разгар войны покидает героическую семью балтийцев. Они будут по-прежнему сражаться с врагом, а он засядет в тихом и безопасном Стокгольме…

«Правильно ли я поступил, согласившись на отъезд? – думал он сейчас, сидя в глубоком кресле самолета. – Правильно ли? Но ведь никто и не спрашивал о моем согласии, мне просто приказали. Для военного человека приказ – есть приказ. Особенно сейчас. И все-таки…»

Петров не мог отделаться от какого-то смутного чувства недовольства собой. Он даже закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на своих противоречивых мыслях, окончательно решить то, что, собственно, теперь, находясь в самолете, уже поздно было решать.

Таня сидела рядом с мужем и мыслями все еще была в Москве: вспоминала отца, профессора медицины, мать – вечную хлопотунью. Со щемящей нежностью думала она о сыне. Она видела его таким, каким оставила на рассвете, перед вылетом: мальчик раскинулся в своей кроватке, и она поцеловала его спящего, теплого… Да, не скоро теперь она увидит его. И увидит ли? Война… Мало ли что может случиться и с ней и с сыном…

При одной мысли об этом у Тани слезы навернулись на глаза. Мягко щелкнул замок. Она открыла сумочку, достала платок и через минуту уже снова выглядела спокойной.

Потом Таня стала думать о загадочном будущем. Вот они едут в Швецию. Но что она там будет делать? Состоять при Степане в качестве жены? Ну нет, эта «работа» не для нее! Да и незачем ей сидеть сложа руки – ей, врачу с шестилетней практикой. «Были бы врачи, а пациенты всегда найдутся!» – с улыбкой вспомнила она любимую шутку своего учителя, известного московского профессора, и ласково провела рукой по кожаной сумке с походной аптечкой. «Вот только добраться бы поскорее до места. Такой длинный и сложный путь!..»

Вспомнив о дороге, Таня посмотрела налево, где, откинувшись на спинку кресла, сидел их спутник, человек лет тридцати. У него было круглое, чисто русское лицо и спокойные светло-голубые глаза. Капитан саперных войск Александр Ильич Потапов тоже летел в Стокгольм на пополнение штата военного атташе СССР. Петрову еще в Москве сказали о попутчике, но встретились они первый раз только на аэродроме.

Искоса разглядывая Потапова, Таня думала: «Что он за человек?.. Ну, да там видно будет. А втроем лететь веселей…»

Чем дальше на восток, тем более зимним становился пейзаж. За Рязанью уже лежал снег. Стало холоднее и, так как самолет не отапливался, пассажиры плотнее закутались в свои шубы, пледы.

Летели, как было принято в то время, очень низко. Из окна самолета хорошо были видны узловые железнодорожные станции, до отказа забитые бесчисленными составами; по ниточкам рельсов бежали в сторону Москвы поезда с танками, орудиями, бронемашинами, казавшимися с высоты детскими игрушками. Вот внизу полыхает пожар. Черно-багровые клубы ползут вверх. Крошечные фигурки людей копошатся около двух больших бензобаков. Видимо, только что здесь побывали немецкие бомбардировщики…

В середине дня пересекли Волгу и углубились в заволжские степи, уже покрытые белой пеленой.