Близнецы. Часть вторая

Они с Ирмой время от времени пересекались взглядами, но отводили глаза наперегонки. Стул по правую руку от Модвина пустовал недолго. От Густава Кавенги несло возлияниями и обжорством, и он, откинувшись на высокую спинку, все еще тяжело дышал после танцев. Модвин только теперь заметил в его левом ухе напоминающую гвоздь серьгу. Бесприданник сощурился, наблюдая за госпожой Ирмой, терзающей ножом кусок мяса, и бросил вполголоса:

– Глядит как корова недоенная.

– Ей четырнадцать лет, – строго произнес Модвин. – Имейте совесть.

– Фу ты! – фыркнул Кавенга. – Вы прям как мои сестренки. У меня, между прочим, целая куча сестренок. Три родных и две единоутробных. – Он потер подбородок. – А, нет. Вторые кончились. Были близняшки да сплыли. Вот это беда.

Модвин напрягся.

– Вы говорите о?..

– Да-да. Только одна выросла и легла в большой курган, а другая так и лежит в маленьком. Я тайком приезжал на памятную. Оно очень быстро сгорает, знаете.

– Что?

– Детское платье. А всего-то им, дурочкам, запретили жрать сливы.

– При чем здесь?..

Кавенга отмахнулся.

– Не важно.

– О чем речь? – спросила вдруг возникшая прямо позади него Альда Шилга.

– О Тамаре.

– М-м. – Она ущипнула Густава за рукав и кивнула в сторону Ирмы. – Сделай доброе дело, утешь бедняжку.

Бесприданник расплылся в улыбке и поскреб стулом пол.

– Кавенга! – глухо рявкнул Модвин.

– Да-да, господин хозяин, – усмехнулся тот, – сегодня я имею только свою совесть.

Госпожа Шилга молча проводила сына взглядом и заняла его место.

– Зря ты так. Он запомнит. Густав ужасно обидчив.

Модвин нахмурился.

– Я не позволю…

– Конечно, – закивав, перебила Альда, – никаких детоубийств и насилия над беззащитными. Душить и ломать можно взрослых женщин, а маленьких девочек только любить и беречь. Мы в этом с тобой согласны. А вот Сикфара поспорила бы. Она рассказывала тебе о Тамаре?

У Модвина зачесалась шея.

– Упоминала вскользь.

– Ну да. Она ведь не считала себя виноватой. Ей просто было важнее угодить мне, чем спасти сестру. – Альда надкусила виноградину и задумчиво поковыряла ногтем косточку. – Я часто злилась на нее по этой и разным другим причинам, но она была любознательна, не лишена смелости и в конце концов научилась совершать поступки. Можешь сказать то же самое о себе?

Модвин не мог: очередной глоток вина принес с собой осознание, что он на самом деле жутко пьян. Слова подступили к горлу и грозили вырваться только вместе с рвотой. Модвин пробормотал извинения, ущипнул себя за руку, чтобы отвлечься болью от тошноты, и побрел к выходу из зала.

– Ух ты, – удивленно произнесла Ютта. – Тяжелый. Я не удержу.

Шатающийся Модвин жалостливо взглянул на нее и опять припал к горшку, из которого прежде вытряс старые крысиные ловушки. Потом отплевался, медленно разогнулся – вроде бы полегчало.

– К-какой-то ужас…

– Полностью согласна, – с усмешкой подхватила Ютта и повела Модвина под руку вдоль стены. – Я заметила, ты очень мило беседовал с дорогими гостями. Мне ослабить надзор?

– Нет. – Модвин отрыгнул в кулак. – Смотри в оба, пожалуйста.

Наутро он с трудом разлепил глаза, почувствовал головокружение и вспомнил, что Альда ходила к лекарю. Модвин встрепенулся и побежал – медленно поплелся, точнее – выяснять, чем это для них всех кончилось.

– Да ничем, – ответил мастер Алеш. – Она ведь покинула замок живая-здоровая. – Он присмотрелся к господину и качнул головой. – Сбегайте пару раз вверх-вниз по башенной лестнице. В таких делах помогает.

Модвин зажмурился, пытаясь переварить слова.

– Она уже уехала?

Лекарь пробурчал:

– На рассвете. Взяла всех своих музыкантов и укатила прочь.

– Вы будто разочарованы, – не мог не отметить Модвин.

– Хм. – Мастер сунул руку в карман. – И все же попробуйте пробежаться по лестнице.

Модвин готов был последовать этому совету, но остановился еще на подходе к башне, потому что Сикфара улыбнулась ему с портрета Ирмы Хоревы.

Она была любознательна, не лишена смелости. Она совершала поступки, за которые Модвину теперь отвечать. Он разглядывал витую резьбу на раме, протягивал к ней руку, потом прятал за спину. По коридору промчались друг за другом мальчишки – Тетрам, похоже, совсем поправился. Модвин дождался, когда стихнет рваное эхо, сдвинул угол портрета и достал из щели в стене серебристую баночку.

И побежал вверх по лестнице, чтобы не успеть передумать.

Он заперся в комнате и бросил круглую крышку на стол. Она звякнула о чернильницу и заглушила внутренний крик. Порошок горчил меньше обычного. Странно. Модвин думал, все будет наоборот.

Через приоткрытое окно доносились звуки. Его надо было закрыть. Никаких сраных звуков. Полная тишина, полное одиночество. Вот чего Модвин заслуживает. Вот чего он хочет. Почему никого никогда не волнует, чего он хочет?

Он будто бы даже спросил об этом вслух и понял, что голос его не отражается от стен.

Модвин стоял на самой вершине сааргетской башни. Во дворе было пусто, как глубокой ночью, но над головой висело по-летнему яркое солнце. Лучи нагрели камни зубцов, и на них было приятно опереться ладонями.

– Гляди-ка! Сильванер в этом году уродился.