Близость

Я трогала, ворошила, перебирала вещи – и все искала, искала среди них что-то, сама не знаю что. Обычная женская одежда. Плащ и платье казались новыми, почти неношеными. Башмаки совсем не стоптаны, подошвы без потертостей. Даже простенькие гагатовые сережки, которые я нашла увязанными в уголок носового платка, не утратили блеска, и серебряные крючки на них ничуть не потемнели; а сам платок, белый с черной шелковой каймой, был безупречно чистый, отутюженный. Ничего особенного, решительно ничего. Такое впечатление, будто вся одежда недавно приобретена в лавке при похоронной конторе. Я не находила в этих вещах никаких свидетельств прежней жизни Селины – ни слабейшего намека, что они облекали именно ее хрупкое тело. Ровным счетом ничего.

Во всяком случае, я так думала, пока не пошарила среди шелка и бархата в последний раз и не увидела вдруг на самом дне коробки нечто похожее на свернувшуюся кольцами змею…

Волосы. Волосы Селины, туго сплетенные в косу, более толстый конец которой перевязан грубой тюремной бечевкой. Я потрогала пальцами: коса казалась тяжелой и сухой – как змеи, которые, говорят, несмотря на свой влажный блеск, совершенно сухие на ощупь. Там, где на нее падал свет, она отливала тусклым золотом, но не сплошным, а словно пронизанным нитями других цветов – где серебряными, где почти зелеными. Я вспомнила газетный портрет Селины с затейливой прической из завитков и локонов. С необрезанными волосами она выглядела такой живой, такой настоящей. А теперь гробоподобный ящик, душная комната… какое ужасное, мрачное место для хранения этих чудесных волос! Им бы хоть немного света и воздуха, подумала я – и опять вообразила перешептывающихся матрон. А что, если они придут и станут со смехом и с шуточками щупать, теребить, поглаживать Селинины волосы своими грубыми руками?

Внезапно я исполнилась уверенности, что матроны непременно надругаются над ними, если я их не заберу. Я схватила косу и сложила в несколько раз, собираясь, видимо, засунуть под плащ или в карман. Но пока я возилась с ней, по-прежнему стоя в неловкой изогнутой позе и крепко прижимаясь щекой к краю полки, в конце коридора хлопнула дверь и послышались голоса. Мисс Крейвен – и с ней мисс Ридли! От испуга я едва не свалилась с лестницы. Я отбросила косу от себя с таким ужасом, словно это и впрямь была змея, внезапно проснувшаяся и показавшая ядовитые клыки. Потом надвинула крышку на ящик и тяжело соскочила на пол. Голоса неумолимо приближались.

Когда матроны вошли, я – в перепачканном пылью плаще и, вероятно, с красной отметиной от полки на щеке – стояла подле стула, держась за спинку, и дрожала от страха и стыда. Мисс Крейвен сразу направилась ко мне с флаконом нюхательной соли, а вот мисс Ридли остановилась поодаль и прищурилась. Мне показалось, она внимательно смотрит на лестницу, на полку и коробки, которые, возможно, в своей лихорадочной спешке я сдвинула с положенного места… не знаю. Я не обернулась посмотреть. Лишь раз взглянула на мисс Ридли, но тотчас отвернулась и задрожала пуще прежнего. Ибо от холодного пристального взора этих безресничных глаз мне сделалось именно так дурно, как думала мисс Крейвен, хлопотавшая подле меня со своей нюхательной солью. Я живо представила, что́ увидела бы мисс Ридли, войди она минутой раньше. Ужасная картина нарисовалась мне со всей ясностью – она и сейчас стоит перед моими глазами.

Я вижу себя, невзрачную старую деву, с бледным, мокрым от пота лицом и безумным взглядом, которая нелепо скособочилась на шаткой приставной лестнице и тянется трясущейся рукой к отрезанным золотым волосам красивой девушки…

Я безропотно выпила воду из стакана, поднесенного к моим губам надзирательницей. Я знала, что Селина печально сидит в холодной камере, ожидая меня, но не смогла заставить себя пойти к ней – я бы себя возненавидела, если бы пошла сейчас. Я сказала, что сегодня посещать камеры не стану. Вот и правильно, кивнула мисс Ридли – и сама проводила меня до сторожки привратника.

Когда я читала матери вечером, она спросила, что за пятно у меня на щеке, и я, посмотрев в зеркало, увидела синяк, оставленный краем полки. После этого мой голос начал дрожать и я отложила книгу. Пожалуй, приму ванну, сказала я.

Вайгерс наполнила ванну в моей комнате у камина, и я долго в ней лежала с согнутыми коленями, разглядывая свое тело, а потом с головой погрузилась в остывающую воду. Когда я вынырнула и открыла глаза, надо мной стояла Вайгерс с полотенцем – взгляд у нее был мрачный, а лицо бледное, как у меня.

– У вас ушиб на щеке, мисс, – сказала она. – Надо бы примочку поставить.

Я сидела, покорная, как ребенок, пока она прижимала к моему лицу смоченную в уксусе тряпицу.

– Жалко, что вас не было дома нынче, – снова заговорила Вайгерс. – Приезжала миссис Прайер со своим малюткой – то есть миссис Хелен Прайер, жена вашего брата, – и огорчилась, что не застала вас. Она прехорошенькая, правда, мисс?

Я оттолкнула Вайгерс и сказала, что меня тошнит от уксусного запаха. Велела убрать ванну и передать матери, чтобы принесла лекарство – сейчас же.