Блог демона Шаакси, или адская работёнка (СИ)

— Прямо скандал?

— С громом и молнией, представь себе! И ведь, что характерно, смелости хватило… Но дело даже не в этом, а в сути претензий. Среди всего прочего, например, звучало, что мы сидим безвылазно на своих небесах и забыли, что такое человеческая жизнь, в чём её сущность и ценность. Мол, форма нам заменила суть, и мы тут неведомо чем страдаем, постепенно из духов света превращаясь в неведомо что… Точнее, нас превращают. А мы и рады подчиниться.

— Ого.

— Да, обвинения были дерзкие. И, как мне в первый момент показалось, абсурдные. Одна проблема: правда. Иногда это очень неудобный дар — знать, когда тебе говорят правду. Бывает очень некомфортно, когда сам эту правду видеть не хотел бы.

Я понимающе кивнула, вспомнив свои впечатления от встречи с Пророком.

Правда редко бывает удобной.

— В общем, я тогда отослал своего сотрудника остыть, а себе дал время подумать. А потом вдруг случилось интересное: сотрудник пропал.

— Пропал?

— Был уничтожен.

— Козни демонов? Оружие древних богов? Человеческие культы?

— Оружие древних богов… Как минимум, именно так написал в отчёте твой почтенный шеф, Варифиэль.

Вон оно что.

— Я не думаю, что он врал…

— Мне не надо думать, я спросил его. Правда и ложь, помнишь? И Варифиэль лгал... Но это сейчас не важно. Важно то, что тот мой сотрудник развоплотился навсегда, растворился в вечности, стал светом. Мы живём в теории вечно, но только одну жизнь, так что я не мог даже позаботиться о его дальнейшем пути. Потому я не имел права закрывать глаза на его последнее волеизъявление. Я решил, быть посему: я спущусь вниз. Я буду рождён одним из узников ловушки. Я посмотрю на мир людей человеческими глазами. Я сам пойму, о чём та правда, которую мой сотрудник так хотел до меня донести… В тот же день я пришёл в шефу и попросил о командировке в человеческую жизнь длиной. Он согласился.

Я помедлила.

— Стоит ли мне спрашивать, как ты сумел оказаться на кругу перерождения?

— Нет, лучше не стоит, — усмехнулся ворон, — потому что, разумеется, официально ангел не может просто пойти и родиться человеком. Но мне повезло — с прошлым, с начальством и с командой. Я знал лазейки и был в достаточной мере психом, чтобы воспользоваться ими… А мой начальник был в достаточной мере великодушен, чтобы сделать вид, что ничего не замечает, и позволить мне самому решать.

Я медленно покачала головой. Не знаю, что по идее должен испытывать ангел, услышав такой рассказ, но я могла только одно — восхищаться.

И, возможно, немного завидовать. Смелости.

—... Я не стал мудрствовать лукаво, — говорил между тем ворон познания, — как я уже сказал, я хотел понять, потому играть надо было честно. Полумеры вроде "спустился я вниз, такой всесильный и неуязвимый, и посмотрел с высоты своего бессмертного совершенства, как оно там" тут не подходили. Потому я решил пойти классическим путём и прожить на одной из Земель тридцать лет и три года относительно обычным человеком, а потом вспомнить себя. Такое положение казалось оптимальным, да и давало возможность заодно глянуть изнутри на работу своего отдела. Спустя столько лет я всё ещё питал слабость к тем, другим людям, к которым являлся когда-то вороном, потому решил: посмотрю на этот мир глазами шамана. Узнаю, каково им живётся — теперь.

— И какой она вышла, эта жизнь?

Он усмехнулся и лёг на крышу, раскинув по холодному бетону свои припорошенные пеплом, но прекрасные перья. Мне подумалось вдруг, что ни у одного знакомого мне ангела я не видела настолько красивых крыльев.

— Это было… больно.

Исчерпывающий ответ.

Настолько, что мне самой стало больно — как стало бы, наверное, если быть беспомощным, вывернутым наружу, смертным, уязвимым. Человеческая жизнь, которую для меня соорудило это отражение, ещё не успела не то что забыться, но даже потускнеть в памяти. Потому я могла понять.

Это и правда больно.

Помедлив, я осторожно коснулась крыльев собрата своими, передавая поддержку, утешение и понимание. Он на миг прикрыл глаза, отвечая теплотой, горечью и благодарностью.

Близость, которую не подделаешь.

Когда меня пугали падением, предупреждали, что это, дескать, безумно больно. Я задаюсь вопросом: знали ли они вообще, о чём говорили? Мне вот после всего пережитого и услышанного слабо в это верилось.

Интересно, что почувствую я сама, когда вспомню свои человеческие жизни? Насколько больно это будет?

— Впрочем, это сладкая боль, — сказал вдруг он. — Это как внезапно после множества лет бесчувствия обрести чрезмерную чувствительность. Ко всему. А так… Это оказалось сладко, и горько, и обжигающе, и пронзительно хорошо, и кошмарно, и счастливо, и весело, и грустно, и страшно. Но, если подвести под этим какую-то черту, я могу со всей ответственностью сказать: это было больно.

Что же, осталось прояснить ещё один момент…

— Я верно понимаю, что биография падре вполне настоящая?