Блок 11

Берковиц стал медленно ходить, слегка волоча ноги, вокруг стола. Он то и дело останавливался, сдвигал очки на лоб и массировал себе переносицу. Он представлял собой человека, привыкшего быть хозяином своей собственной судьбы. Даже в лагере ему при помощи кое-каких влиятельных знакомых удавалось в определенной степени держать под контролем все то, что с ним происходило. А вот здесь, в этом бараке, его дальнейшая судьба почти полностью зависела от окружающих его людей… Берковиц подошел к Моше и, показав пальцем на клочки бумаги, спросил:

– Что это ты делаешь?

– Восстанавливаю листки бумаги.

– А зачем?

Моше пожал плечами.

– Не знаю, – ответил он. – Возможно, я делаю это потому, что больше мне заняться нечем. А может, чтобы не чувствовать себя сломленным эсэсовцами. А может…

Он замолчал на пару секунд – время, достаточное для того, чтобы положить на свое место два последних клочка. Теперь уже все листки были восстановлены. Они покрывали собой почти всю поверхность стола.

– Мне нравятся пазлы. Я всегда очень сильно ими увлекался. Herr Kommandantлюбит играть в шахматы, а я их терпеть не могу. От этих идеально ровных линий белых и черных квадратов мне становится аж тошно. А вот что они нравятся немцам – это меня не удивляет. Я же предпочитаю пазлы. Один раз я купил красивейший русский пазл из пятидесяти тысяч кусочков.

– Я никогда даже и не пытался возиться с пазлами.

– Ты был слишком занят накопительством денег, Берковиц. Скажи честно, тебе когда-нибудь доводилось наслаждаться приятным бездельем? Тебе доводилось потратить два или три часа своего времени на занятие, от которого нет абсолютно никакого толку?

Берковиц прикоснулся ладонью к разложенным на столе обрывкам.

– Видишь? – продолжал Моше. – Чтобы правильно разложить части пазла, нужно уметь замечать мелкие детали. Вначале главной подсказкой тебе служат цвета. Затем старайся научиться различать контуры, изгибы… Чтобы добиться успеха, ты должен выработать у себя способность выявлять даже самые незначительные различия, однако при этом не следует упускать из виду общую картину. У тебя ничего не получится, если ты всецело сконцентрируешься на одних лишь мелких деталях. Ты должен постоянно представлять себе изображение в целом. Общее и частное, большое и маленькое – заставляй себя думать одновременно об обеих этих противоположностях.

– Не обращай на него внимания, – вмешался Элиас. Его лицо было мертвенно-бледным. – Он всегда говорит так, чтобы запудрить людям мозги. Он скажет что-нибудь одно, а через десять минут – уже абсолютно другое.

– Ну все, хватит! – Алексей, стоявший чуть поодаль, подскочил к столу и одним размашистым движением смахнул со стола тщательно разложенные фрагменты. – У меня уже башка разболелась от этой твоей дурацкой болтовни!

Моше едва успел отпрянуть, чтобы его не задела могучая рука Алексея. Затем он, дождавшись, когда даже самые маленькие и легкие из сброшенных со стола клочков, немного попорхав в воздухе, упадут на пол, с невозмутимым видом снова принялся их собирать.

Алексей, разозлившись от того, что его проигнорировали, разразился грязными ругательствами.

Лежащий на сложенных вдвое одеялах Ян начал исступленно кашлять. Его тело представляло собой кучу костей, обтянутых хрупкой сухой кожей, оно содрогалось так сильно, как будто внутри него происходили один за другим маленькие взрывы. Остальным девяти заключенным не хотелось на старика даже смотреть: его приближающаяся смерть наводила их на мрачные мысли.

Ян все еще кашлял, когда дверь вдруг резко распахнулась и в барак зашел тот же обершарфюрер, который привел их сюда и который разорвал листки бумаги на мелкие клочки. На этот раз, однако, вид у него был не таким нахальным, как раньше. Он, похоже, спешил.

–  Aufstehen! [49]

Все заключенные повернулись лицом к эсэсовцу, а те из них, кто сидел или лежал, тут же вскочили на ноги – все, кроме старого Яна, все еще раздираемого кашлем. Они испуганно уставились на эсэсовца. «Что случилось? – лихорадочно размышлял каждый из них. – Комендант передумал и решил расстрелять всех десятерых? А может, все-таки удалось поймать беглецов?»

Эсэсовец, догадываясь о том, что сейчас творится на душе у этих десятерых, со злорадством выдержал долгую паузу. Затем он достал из кармана своей униформы лист бумаги и развернул его в тусклом свете лампочки.

– 190826… 116125… Сделать шаг вперед!

На лице худосочного юноши появилось выражение ужаса. Аристарх же спокойно сделал шаг вперед.

Обершарфюрер нетерпеливо посмотрел на них.

– Выходите наружу! Los!

Пара заключенных поплелась к двери. Времени на прощание не было. Аристарх всего лишь украдкой бросил взгляд в сторону Моше. Вскоре дверь затворилась, и восемь оставшихся в бараке человек молча задавали себе вопрос, какой же будет их судьба.

– Что случилось, папа? Что это ты делаешь?

Феликс удивленно смотрел на своего отца: тот взял с шахматной доски две черные пешки и взвешивал их на своей руке, о чем-то размышляя.

– О чем ты думаешь, папа?