Блокада

– А что, может быть, таких и будут спрашивать, – задумчиво сказал Дмитрий. – Мы уже не в счет. Мы – материал для войны. Но за нами идет новое поколение, Игорьки. И это будут не какие-нибудь игроки в счастье. Они свое возьмут. Их будут спрашивать. Иначе они спросят.

– Ну, ты вечно в крайности, – сказал Саша, – при ребенке-то.

Игорек тоже получил кусок мороженой конины – «сладкой, как мороженое». Ему даже лейтенант предложил ответственный пост связного при телефонисте – незаметном пареньке в незаметном окопчике около орудия. Но Игорек пересилил тщеславие, отказался:

– Я уж лучше останусь с Басом и Алкашкой. А стрелять буду учиться без отрыва от окопов, ладно?

– Ладно, – сказал лейтенант, недовольный. – Там видно будет.

Стрелять вскоре чуть было не научились все. Стрелять – не стрелять, но снаряды пришлось подтаскивать, как номерным…

Батарейцы, каждый по-своему, полюбили Игорька. Он был как пробный камушек человеческой любви, не огрубевшей за войну. Даже телефонист, не участвовавший в общей любви к нему из-за вечного своего окопного сиденья, подарил ему старые наушники, чтобы закрывал ими уши во время пальбы. Но он не закрывал. Любил собирать отстрелянные гильзы, солнечно поблескивающие медью. Глазенки блестели и плавали в цветных, после каждого выстрела, кругах.

Любили его и окопники, он мог бы не вылезать из кухни, но работал как все, таскал бревна в паре с Басом.

Батарейцы обычно приветствовали своего командира лениво и насмешливо: будто сами их ладони ухмылялись, возносясь к нахлобученным шапкам. Но когда начали козырять неврастеники – лейтенант совсем рассвирепел, потому что это походило на ловлю блох в воздухе.

– Отставить! – кричал он.

– А вот не отставим, – и козыряли дальше.

Иногда, по старой окопной привычке, устраивали «вечера художественной самодеятельности». Анекдоты Баса вызывали такие солдатские хлопки ладонями, а то и кулаками по спинам друг друга, что артисты садились противоположным фронтом: один такой аплодисмент по спине мог свалить и Баса. Дмитрий читал стихи Пушкина, Блока, Есенина и чаще всего – на бис – Гумилева. Саша читал свои стихи с обязательными и скучными комментариями.

Как всегда у русских – спелся хор. Пели украинские песни, с неизбежным Днепром широким, и русские, с еще более неизбежной Волго-Волгой.

Бас любил петь «вне сцены»: обопрется о лопату или сядет на бревно, и басит что-нибудь непопулярное. Чаще всего пел «Орленка», глядя на Игорька:

«Орленок, орленок, блесни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет».

Игорьку не было шестнадцати. Ему не было и десяти.

– Это ты про меня, Бас? – спрашивал он. – Вот погоди, дай блокаде кончиться. Я всем покажу.

Он так и кричал, когда его, через несколько дней, силой усаживали в откуда-то приехавшую грузовую машину:

– Я всем покажу! Я не хочу ехать один!

– Главное на войне – это порядок, – сказал лейтенант, виновато отводя глаза в сторону, и Игорек перестал кричать: понял, что это лейтенант сообщил о нем по начальству. Его он уважал наравне с Басом. А Бас шептал на ухо, щекоча усами:

– Езжай, брат, не смотри на нас. Мы – люди конченные. Материал для войны, как сказал один философ-любитель. А тебе – жить да жить надо. Давай свою зажигалочную лапу.

А тут еще шофер дал полплитки шоколада. Игорек примиренно заплакал и уехал. На Ладогу, на Большую землю.

И Бас заскучал. Песни стал петь со строгим выбором: что ни день, тоскливей и безнадежней. Он не был сторонником позиционной войны. Он не любил эти молчаливые орудия, стреляющие, по его мнению, раз в год, да и то не каждый год. И тесен был для него этот клочок земли, которым, казалось, ограничивались и война, и родина.

Поэтому, после «Ничего мне на свете не надо», «Зачем в тебя я, миленький, влюбилась», «Жалобно стонет ветер осенний» и «Грусть и тоска безысходная» он остановился на «Позабыт, позаброшен». Потом исчез, прихватив пистолет лейтенанта. Саша нашел в своей шапке записку: «Не обижайтесь. Не могу я так больше. Подамся на фронт – к Федюнинскому или Павлову. Если вернут – вернусь. Но у меня есть заслуги. А вы тут держитесь. Надеюсь, обо мне еще услышите. Я вас не оставлю. Бас».

– Пропал мой пистолет, – сказал лейтенант.

– Спишется за счет доверчивости, – сказал Саша. – Мы вам сочувствуем. Да и сами убиты горем.

– Отчепись, сочувствовало! – зло сказал лейтенант. – Не пистолета мне жаль. У меня их штук пять. Захочу – все вам раздам. Да. Пошли за мной в землянку. Подходи – навались.

Все получили пистолеты. И они пригодились. Только Вася Чубук отказался даже прикоснуться к оружию. Но оно и не пригодилось бы ему…

После обеда присел Вася на бревно отдохнуть, сполз на колени и будто уснул.