Блокада. Книга 2

– «Разговоров Василий Трифонович, 1922 года рождения, член ВЛКСМ, русский… проявил смелость и находчивость во время встречи с немецкой танковой разведкой… проявил смелость и героизм, восстановив под огнем противника связь с важным боевым объектом…» Надо найти какие-то другие слова, – сказал он. – «Проявил смелость», «проявил героизм»… У всех одно и то же. Человека за этим не видно. Согласен?

– Нет, майор, не согласен. Таких слов, которых ты хочешь, вообще нет на свете.

– То есть как это нет?

– Еще не найдены, а может, и вообще еще не родились. Для одного героя слова найти легко. А сейчас их тысячи. Или десятки тысяч. И настоящих слов, достойных этих людей – живых или мертвых, – еще нет.

Звягинцев молча протянул Пастухову наградной лист. Потом тихо сказал:

– Такой парень!.. А мы его даже похоронить не успели. Как подумаю, что его там немцы найдут… Они ведь не только над живыми глумятся… Слушай, Пастухов, – сказал он уже громче, – если все кончится благополучно, пошлем на то место наших бойцов. Посадим на полуторку и пошлем. Пусть похоронят как полагается. Я на карте эту опушку легко отыщу.

Он помолчал немного.

– Так жалко парня… Ты знаешь, у него отец – рабочий с «Электросилы». В ополчение пошел. А кто еще из семьи остался – неизвестно…

– Как нога? Болит? – спросил Пастухов.

– Сейчас меньше.

Звягинцев говорил неправду. Боль становилась все сильнее, и Звягинцев делал отчаянные попытки усилием воли отвлечься от нее.

– Я, кажется, выпросил у Васнецова противотанковые орудия и пулеметы, – сказал он, меняя тему разговора.

– Знаю, ты мне говорил, – ответил Пастухов.

– Может быть, они уже прибыли в батальон.

– Будем надеяться, – коротко заметил Пастухов и неожиданно спросил: – Послушай, майор, ты с комиссаром дивизии еще раньше был знаком?

– Да, – коротко ответил Звягинцев.

– Еще на гражданке?

– Да, – повторил Звягинцев и, уступая внезапной внутренней потребности, добавил: – У него дочь к немцам попала. Поехала на каникулы и…

Он умолк.

– Ты и ее знал? – спросил Пастухов.

– Да. Знал.

– У меня вот… тоже… – сказал Пастухов, – отец и мать… старики… в Минске остались…

Звягинцев поднял голову. Он слышал об этом от Пастухова впервые.

– Но… но как же так? – спросил он, чувствуя, что слова его звучат нелепо. – Ты же ни разу об этом не говорил!

– Разве? – пожал плечами Пастухов. – Ну… может, и не говорил…

Всходило солнце. Из бесформенной лесной чащи постепенно выступали отдельные деревья, стали видны низкие заросли кустарника, чахлая трава…

– Попробуем определиться, майор, – сказал Пастухов, переходя от дерева к дереву и внимательно осматривая поверхность коры. – Все относительно ясно, – деловито произнес он, – нам следует держаться больше к западу, значит, туда. – Он махнул рукой, указывая направление. – Давай решать проблему передвижения.

– Вряд ли я смогу идти, – угрюмо сказал Звягинцев.

– Сможешь. Раз надо – значит, надо. Другого выхода нет. Подъем, товарищ майор!

И он пригнулся, протягивая ему руку.

Звягинцев стиснул зубы и, опираясь на плечо Пастухова, поднялся, нерешительно сделал шаг.

– Ну как? – озабоченно спросил Пастухов.

– Кажется, могу идти, – неуверенно ответил Звягинцев.

…Они медленно двигались, как им казалось, на юго-запад, уверенные, что не больше десяти километров отделяют их от места расположения батальона.

Звягинцев с трудом переставлял ноги. Пастухов поддерживал его, почти тащил на себе.

Звягинцев думал о том, что и Пастухов долго не выдержит, однако тот, казалось, не чувствовал усталости.

Они шли долго.

У маленького, выбивающегося из-под коряги родничка остановились и напились холодной прозрачной воды. Потом снова двинулись в путь. Часа через полтора откуда-то сзади до них донеслись звуки далекой перестрелки.

– Это на участке ополченцев, – сказал, прислушиваясь, Звягинцев.

– Видимо, там, – согласился Пастухов.

Звягинцев почувствовал, что боль в ноге снова усилилась. Как назло, почва стала рыхлой, местами вязкой, болотистой.

Пастухов спросил:

– Хочешь немного отдохнуть?

– Я еще могу идти, – упрямо сказал Звягинцев, чувствуя, что рука его, обхватывающая плечо Пастухова, онемела.

– Ты можешь, а я – нет, – сказал Пастухов. – Устал. Посидим малость.

Бережно поддерживая Звягинцева, он помог ему опуститься на землю. Потом пощупал сквозь разрез в голенище повязку и сказал:

– Кровь не идет. Запеклась. Везучий ты человек.

Звягинцев невесело усмехнулся. Он понял, что эту остановку Пастухов сделал ради него и о ране говорил столь бодро тоже ради него.

Пастухов посмотрел на свои ручные часы и спросил:

– Сколько на твоих, майор?

Звягинцев отдернул рукав гимнастерки.

– Одиннадцать.

– Вот и на моих без трех. Предлагаю прилечь здесь до двенадцати. Потом проверим, правильно ли идем.

Пастухов был прав. Конечно, в их положении самым разумным было дождаться, пока солнце достигнет полуденного зенита, и тогда уточнить направление.