Блокада. Книга 4

Иван Максимович подумал, что, может быть, стоит прежде всего зайти к Торбеевой, проведать жену, отдать сухари. Но тут же прогнал эту мысль, боясь, что, оказавшись дома, расслабится и у него не хватит сил выполнить партийное поручение.

Хотя Королев даже про себя никогда не произносил таких громких слов, как «долг», «святая обязанность», не было в его жизни случая, чтобы он не выполнил того, что мысленно называл простым словом «дело».

…Дом, в котором проживал Губарев, Иван Максимович разыскал с трудом. Войдя в занесенный снегом двор, постарался определить, в каком подъезде находится нужная ему восемнадцатая квартира. Дом был большой, на металлических табличках над дверьми подъездов, где обычно обозначались номера квартир, налип снег.

Иван Максимович наугад открыл дверь в один из подъездов. Там было темно и пусто. Вытащив из кармана плоский электрический фонарик еще довоенного производства, осветил лестницу с покрытыми инеем каменными ступенями, потом двери квартир. Ему повезло – над одной из дверей значился номер «14». Восемнадцатая должна была находиться в этом же подъезде, только выше, на втором или третьем этаже. Не гася фонарика, Иван Максимович стал медленно подниматься по лестнице.

Дверь в квартиру Губарева оказалась незапертой. Убедившись в этом, Королев все же постучал на всякий случай. Но ни гóлоса, ни шагов не услышал. Вошел в захламленную переднюю. Две расположенные одна против другой двери вели, очевидно, в комнаты. Иван Максимович подошел к одной из дверей, опять постучал. И опять никто ему не откликнулся. Нажал на ручку, но дверь была заперта. Направился к другой двери, толкнул ее, дверь с легким скрипом отворилась.

Первое, что увидел Королев, был квадратный обеденный стол, заваленный грязной посудой; на дальнем его конце стояла зажженная коптилка. Потом разглядел кровать и на ней человека.

Подойдя ближе, он узнал Губарева. Тот лежал на спине с закрытыми глазами. На мгновение Королеву показалось, что Губарев мертв. Только приглядевшись, он успокоился: наглухо застегнутая телогрейка, в которую был одет Губарев, едва заметно поднималась и опускалась на груди, – значит, дышал.

Иван Максимович знал Губарева почти четверть века. Тот был еще не стар. Во всяком случае, лет на десять моложе самого Королева. Когда они впервые встретились на заседании большевистской фракции завкома, взявшего в свои руки фактическое управление заводом сразу же после революции, еще до национализации, Губареву не было и двадцати пяти. Потом он стал одним из опытнейших фрезеровщиков завода, не раз избирался в бюро цеховой партийной организации.

Королев вспомнил, что Губарева в шутку называли аристократом, потому что даже в цеху он носил галстук и сорочку, сверкавшую белизной из-под синей спецовки. А теперь вот этот человек лежал на смятой постели в ватнике, валенках и надвинутой на лоб шапке-ушанке, небритый, с заострившимся носом и ввалившимися щеками.

– Маркелыч! – тихо окликнул его Королев.

Губарев не шевельнулся.

Королев осторожно потряс за плечо.

– Слышь, Маркелыч!..

Губарев открыл глаза. В них не отразилось ни удивления, ни радости. Несколько мгновений он пустым, остановившимся взором, казалось не узнавая, глядел на Королева и наконец, медленно шевеля губами, проговорил:

– Ты, что ли, Иван Максимыч?

– А кто же – дух святой вместо меня, что ли? – грубовато ответил Королев.

– А я вот… помираю.

– Помереть успеешь, – не меняя тона, сказал Королев, – а пока живой, в могилу не торопись. – Кивнул на стоявшую в углу железную печку и добавил: – Видишь, топить-то, наверно, нечем, а ты расход досок на гробы собрался увеличивать. Не по-хозяйски рассуждаешь.

Губарев едва заметно усмехнулся.

– Нынче и без гробов похоронят, – тихо произнес он.

– Ты вот что мне скажи, дорогой друг-товарищ, – продолжал Королев, присаживаясь возле Губарева на край кровати, – почему на завод пятый день не являешься? В прогульщики на старости лет подался?

Он говорил требовательно, будто не замечая состояния Губарева.

– Ты что, Максимыч? – на этот раз уже несколько громче ответил Губарев. – Сам, что ли, не видишь?

– А что я вижу? Что? Лежит на грязной постели знатный фрезеровщик Губарев Василий Маркелович и почивает!

Королеву стоило огромных усилий говорить с обессилевшим человеком таким тоном. Но подсознательно он чувствовал, что иначе сейчас с Губаревым разговаривать нельзя.

– Оголодал я, Максимыч, – сказал Губарев, и голос его дрогнул.

– А мы-то ананасы с рябчиками жрем, что ли? Такую же, как и ты, карточку получаем, – сердито произнес Королев.

– Потерял я карточку свою или в очереди украли.

– Почему не заявил?

– Смеешься, что ли? Кто теперь в Ленинграде карточки восстанавливает? – горько усмехнулся Губарев.

– А на завод почему не ходишь? Не подкормили бы тебя, что ли?

– Сил нет, Максимыч! Не дошел до завода, упал, потом ела домой добрался. Соседи вот уехали, к родственникам куда-то перебрались, на Петроградскую. Пять сухарей оставили да кусок клея столярного. Ими эти четыре дня жил… А теперь – все. Конец. Не пришел бы ты – наверное, и глаз бы уже не открыл.