Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Вчера утащила у меня на месяц карточки официантка ИТРовской столовой С-ва В. – я отдала ей сумку, чтобы сходить за судочком для супа в комитет ВЛКСМ, напротив, а она отказалась [Н. О-ва].

12 июня 1942 года

Технолог Борис К. – мой бывший воздыхатель – в начале зимы ушел и устроился работать на теплое место кочегаром, на склад продовольствия. Узнал, что со мной случилось, пришел, я уже не работаю, не могу. Нарочно говорил про еду и приглашал к себе. Второй день ничего не ела, кроме хряпы. Я выгнала его, доживу честно до победы [Н. О-ва].

Часто жалею, что не завел этот дневник немного раньше, потому что недавнее пережитое прошлое уже начинает стираться и заглаживаться. Помню, как в начале голодовки испытывал радость, когда удавалось получить в столовой лишнюю тарелку супа, а в магазине сыр вместо масла и т. д. Такие маленькие удачи помогали немного поддержать угасающие силы, хотя бы на мгновение приостановить сползание к смерти.

Сколько ушло прекрасных, нужных родным и близким, и стране людей, а некоторые, те, которые были у продуктов, теперь живы и ходят в золоте. Ну и черт с ними. Я рад, что удержался, и теперь чувствую себя прекрасно. <…> Я до того пришел в себя, что начал лечить зубы, чего бы, конечно, не делал раньше [Г. Г-р].

13 июня 1942 года

Умер Александр Смирнов. Накануне смерти мы с ним чокнулись рюмками, а сегодня я два часа бродил по кладбищу и не мог найти место, где его хоронят.

Холод стоит чудовищный. Вчера с 23 и 2 часов дежурил у дома и застудил ноги. <…>

Постепенно вырисовывается вся картина зимней трагедии Ленинграда. Когда по нескольку дней в городе не выдавали хлеба, женщины как голодные волчицы налетали друг на друга, на возчиков хлеба, хотя последнего сопровождал милиционер, били витрины, вырывали хлеб и прочее.

Сегодня видел у Охтенского кладбища некрашеные гробы и мумии, закутанные в простыни и одеяла. Нет сил смотреть на страдания жителей города. Все, что было пережито за год, не случается и в десять лет… В Ленинграде сложилась тяжелая атмосфера. У людей измученный вид. На лицах – печать усталости, они апатичны и постоянно собирают и жуют подорожник и другую зелень. <… >

Сегодня получил на заводе три с половиной тысячи рублей. 200 отдал крестнику Вовке, 250 – Ольге в долг, у нее вытащили в кинотеатре карточки. Помогаю чем могу, делюсь куском хлеба. Ей 17 лет, брат на фронте, мать и отец погибли от голода [Б. Б.].

14 июня 1942 года

Полдня проходил по центру города. Был в Гостином, на Невском, Литейном в комиссионных. Купил приличное пальто за 800 рублей и на 200 рублей книг. Купил коричневый, под цвет брюк, пиджак за 150 рублей <…> [Б. Б.].

В последние дни на «лечебном питании» очень голодные ужины. Всего 90-115 г каши и 10–15 г масла [М. К.].

15 июня 1942 года

Столовая была на 16-й линии у Малого проспекта. Пообедав спокойно, возвращаюсь в районе. <…> Выстрелы и разрывы начались, когда переходила Средний. Снаряды ложились все ближе. Укрыться было негде. Я оказалась возле деревянного домика, но он показался неважным укрытием. Пришлось искать что-нибудь покрепче. Но вот нашелся наконец небольшой кирпичный дом, хоть маленький, но все же понадежнее. Подъездов нет. Вот дверь. Заперта. А разрывы снарядов все ближе и ближе. Прижалась я к стене, жду следующего снаряда. К домику подбежали несколько женщин, а с ними маленькая девочка с бантиком в волосах. Снаряды рвались один за другим, осыпая пространство вокруг себя осколками. Дверь в домик заперта снаружи, пытаюсь взломать ее. Не хватает сил. Снаряд попадает в дом напротив. Сыплются осколки. Следующий может быть наш. Женщины заголосили: «Погибли, погибли!» И на самом деле несколько человек у дома напротив упали. Пытаюсь сохранить остатки самообладания.

– Да ничего не погибли, – командую, – давайте, ломайте дверь. Подбежало несколько женщин, поднатужились, нажали вместе, и дверь поддалась. Вбежали на площадку, засыпанную известкой. Еще несколько разрывов, и обстрел прекратился [Г. К-ва].

Каждый из нас мечтал о работе, связанной со столовой, магазином продовольствия, а люди, работающие там, казались избранниками, попасть туда не представлялось возможным.

Голодная и унылая бродила я по городу в поисках работы, временами свет мерк в моих глазах и страшное бессилие и безразличие охватывали тело и разум.

Я мечтала о «хлебной работе». В поиски эти я втянула свою приятельницу В. Она где-то читала историю, но к весне ее преподавание кончилось, да и было, кажется, не особенно удачным. Это была ее первая после окончания университета работа, совпавшая с периодом угасающей дистрофии, когда мысли о пище заслоняли все остальное.