Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Сегодня в 13 часов 30 минут по трубопроводу поступил первый керосин. Я очень рад, что мое предложение осуществлено. Это значит, что по светлым нефтепродуктам положение у нас, несмотря на блокаду, кардинально изменилось.

Строители по этому случаю распили несколько литров спирта. Володарский, Синицын и я не могли отказаться выпить также по полстакана.

Все считают себя героями, готовятся к получению наград. Многие заслужили их, но боюсь, что получат и те, кто «ходил с ложкой» и шумел. Как бы то ни было, трубопровод Кабона – Борисова Грива построен!

Из документов Городского штаба МПВО: 22 июня в 12 часов 48 минут артснарядом пробита стена дома по Большому пр. П.С., 62. Ранено 11 человек, из них двое детей, убито 2 человека.

В июне немецкая авиация совершила три налета, в которых участвовало всего 7 самолетов, сброшено на город 5 фугасных бомб. Убито 10 человек, ранено 46.

15 июня 1942 года

Три недели лечебного питания миновали, вернулся на «рациональное» в столовой № 19. Питание более или менее наладилось. Регулярно кормят мясом, рыбой, иногда вместо них предлагают кетовую икру. Сытно, вкусно, иногда разнообразно. <…>

Ночью дежурил на огороде. Пересадил свеклу, которая на торфе почти не растет (пришлось подсыпать грунт получше). Лук весь погиб.

Погода последние дни прохладная. Часто идут дожди. Зато огород буйно разросся и поливать не надо <…> [М. К.].

17 июня 1942 года

Вечером поехал навестить сестру. Нашел ее на огороде. Придя с огорода, Катя принялась варить крапиву. Я попробовал – понравилось. Не проходило минуты, чтобы сестра не жаловалась на голод, усталость, апатию. Правда, работает она много и вид у нее вполне здоровый. Я заметил, что она отрывает нормированную пищу у своей дочери. Она питается в столовой, и из продуктов, выкупленных по карточке ребенка, половину съедает сама. У нее чертовский аппетит.

Катя собралась эвакуироваться, но не знает куда. Я отказался давать совет. <…>

Ездил на завод. В цех пройти не удалось. Видел у ворот шлифовальщика Михаила Иванова. Он сообщил, что остались в живых немногие. <…>

Навестил Мишу Владимирова, он очень изменился, опух, пожелтел. По-видимому, его скоро возьмут служить. <…>

В комнате у меня царит хаос, вероятно, переберусь в соседнюю. Со второго числа почти двое суток не могу получить карточки.

Вчера вечером впервые переоделся в гражданское. Вновь с утра ходил в парк. Как и во время финской кампании, по нужде приходится оправляться в кустах. Не работает уборная. <…>

Сегодня только и слышны глаголы: разрушить, сжечь, уничтожить, истребить. В парке занимаются военным делом подростки – девочки и мальчики.

Дело идет к вечеру, а карточки еще не получил. Голова кружится от голода, часа два назад обстреливали наш район. <…>

Плохо без часов. На улице они стоят, а дома их нет вовсе. Дома копался в книгах и рукописях. Нашел много ценного материала. «Лишним» нагрел печку докрасна. Жаль, что в дневниках много пробелов. <…>

Ползут слухи, что немцы концентрируют войска вдоль Ленинграда [Б.Б.].

18 июня 1942 года

Меня приняли! Я – кандидат партии! Я верил в нее, верил в Сталина! Сейчас верю еще больше! Я чувствую себя совсем иначе. Ведь на мне сейчас лежит гораздо больше ответственности [А. А.].

25 июня 1942 года

Фрицы что-то завяли! Тревоги бывают очень редко, и до города им не долететь! Сшибают их где-то за городом! Правда, продолжаются, и очень часто, артиллерийские обстрелы. Жестокие и идиотски бессмысленные обстрелы, от которых гибнут ни в чем не повинные женщины и дети! Дети!! Я видел эти истерзанные детские трупики! Раскинутые ручонки, широко открытые глаза! За что их убили? <…> [А. А.].

26 июня 1942 года

С утра в Парголовском военкомате. Мы растеряны и взволнованы донельзя. Что ждет нас, как это случилось, что мы попадаем в армию!

Начались бесконечные процедуры приема: опросы, медицинские осмотры и прочее. Мы были почти уверены, что нас забракуют, куда мы могли годиться – два скелета, обтянутых старой кожей, когда вокруг было так много здоровых деревенских девушек, на лицах которых даже играл румянец здоровья и свежести. Они были тоже взволнованны и шумливы.

Мы выделялись истощенностью. Жадно прислушивались к вопросам, связанным с питанием, и с удовлетворением и восторгом узнавали, что в армии кормят хорошо, что там карточек нет, что карточки никуда сдавать не нужно. Разговоры о пище прогнали наши опасения перед холодными окопами и смертью, и мы ожили. Страхи куда-то исчезли, и нами овладели лихорадочные мысли, как использовать имеющиеся у нас на руках продовольственные карточки, получить по ним за оставшиеся дни июня 1942 года продукты.

Не обошлось без добрых советов, нам предложили забежать в магазин и получить по карточкам хлеб и другие продукты. С этого момента мы только об этом и думали, как выбрать момент и отлучиться, но уйти было трудно. Нас продолжали оформлять в военкомате и только к концу дня наконец выстроили всех.