Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Инструктор пояснил, что надо коммунистов подбадривать. «Надо иметь адреса всех коммунистов, и если его квартира находится в опасном районе, то устроить их в другом месте или даже учреждении, и успокоить престарелых коммунистов, сказав им, что если мы их не эвакуировали, это не значит, что мы их не защитим. А в нужный момент будет сказано, что делать» [Е. С-ва].

22 сентября 1941 года

Сегодня радио сообщило тяжелую весть – наши войска оставили Киев. Все в большом унынии…

В Ленинграде среди интеллигенции стала распространяться идея об объявлении Ленинграда «вольным» городом. Об этом мне сказал Ш., который слышал об этом в Доме ученых. Я ему сказала, что это есть замаскированное требование сдачи города <…> и с такого рода разговорами нужно вести борьбу <…> [Е. С-ва].

Из документов Городского штаба МПВО: В 14 часов 43 минуты разрывом фугасной авиабомбы разрушено пять торговых помещений в Гостином дворе. Ранено 134, убито 98 человек.

23 сентября 1941 года

Бесплодные совещания, заседания в райкоме не прекращаются. Не дают заниматься производством. Дергают бесконечно. В день десять разных заседаний. В день на производственные вопросы удается тратить только десять процентов времени, а остальное на строительство баррикад и прочих сооружений. Район собирается вести оборону изолированно от общегородской системы. Труднопостижимо. Собираются защищаться от Приморского и Петроградского районов. Берег со стороны Невы и залива в расчет не принимается. Я плохой стратег, но мне это кажется более чем странно. Мнение таких стратегов, как я, конечно, во внимание не принимается.

А все-таки, как ни мало времени, производством нужно заниматься. Сколько нужно решить больших вопросов. На ближайшую неделю из неотложного ставлю на разрешение вопрос об увеличении скорости ряда станков и сокращения простоев оборудования.

Сегодня было одиннадцать воздушных тревог [А. К-й].

Старые знакомые

«Воздушная тревога продолжалась, но все уже знали, что бомба упала в угловой дом. Там, среди туч пыли и груды обломков, работала восстановительная команда. Люди в серых брезентовых робах бесстрашно подползали под нависшие перекрытия, разбирали костры обломков и освобождали заваленную дверь бомбоубежища. Оно не пострадало, и кто-то из команды, подбадривая находящихся в убежище людей, не без юмора кричал в дверь:

– Вещички кое у кого унесло. А о себе не беспокойтесь. Скоро отроем, к отбою выйдете.

В синеве неба еще был слышен хищный клекот вражеского самолета, но здесь, у разрушенного дома, на него никто не обращал внимания. Бойцы восстановительной команды, случайно оказавшиеся поблизости красноармейцы, жители соседних домов расчищали проход к бомбоубежищу.

Вместе с другими тут была и Анна Яковлевна Долгих. Она стояла в подворотне и настойчиво упрашивала милиционера:

– Вы в дверь крикните. Спросите: Корневы ребятишки там? Господи – мать-то, сама Мария Корнева, на работе.

Завал был быстро ликвидирован, и Анна Яковлевна чуть ли не первая бросилась к убежищу. Она вывела оттуда двух девочек и, обняв их, повела к себе. Она и причитала сквозь слезы:

– Живы, живы, хорошие мои. Собака Гитлер, что сделал, кровопивец. <…> Был дом – и нет дома. Сколько народа без крова теперь. Только вас я не оставлю. У меня поселитесь! И мать тоже.

Мария Корнева не приходилась Анне Яковлевне родней. Когда-то они работали на одной фабрике, подружились и с той поры поддерживали тесное знакомство. И сейчас, когда на Корневых обрушилось несчастье, Анна Яковлевна, не задумываясь, решила поселить Марию с ребятишками в своей квартире. Мария Г. К-ва вернулась с работы под вечер. Она бросилась к своим детям, обняла их и тяжело опустилась на диван. Она ни о чем не расспрашивала. Она лишь крепко прижимала к своей груди вихрастые головы девчушек и, закрыв глаза, сидела молча и неподвижно.

Жизнь, та самая жизнь, которая дала ей так много радости, жизнь, что сулила дважды повториться в счастье ее детей, – вдруг наполнилась до краев большим горем. Не дом – счастье ее бомбила черная птица. Ведь оно в родном городе, родной улице, родной семье. Нет – не горе разрывает ее сердце. Ненависть! Как хорошо она теперь понимает зов родины: кровь за кровь, смерть за смерть. Анна Яковлевна подошла к Марии Корневой, тихо высвободила ребят и спросила:

– Может, чаю выпьешь?

Нет, чаем не отвлечь Марию от дум – она это хорошо понимала и, подсаживаясь на диван, сказала:

– Страшно мне, Мария. – Но Корнева по-прежнему молчала, и Анна Яковлевна, словно испугавшись тишины, неожиданно всхлипнула. – Зачем все это?

Анна Яковлевна почувствовала крепкую руку Марии и боль выше локтя. Мария смотрела на нее большими непонимающими глазами.

– Ты о чем? – спросила она, наклоняя к ней все ближе и ближе свое лицо.

– Шапку снять, милости ждать? Так? Ну скажи – этого ты хочешь? Что же ты молчишь?