Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Сегодня впервые за длительный период выдали сливочное масло по 250 г. Какое это счастье!

Ряд моих сослуживцев съели своих собак. Говорят, вкусно. Да я и сам знаю, так как две недели назад ел собачью котлету.

Днем ходили обедать в столовую при станции Ленинград-Пассажирский-Финляндский. Большой, некогда нарядный зал. В кассу тянется очередь. В руках исхудалых людей карточки, в карманах – ломтики хлеба. На стене вывешено «меню»: 10 декабря 1941 года. Суп из серых капустных листьев – 250 грамм – 08 коп. Каша из дурандовой муки – 50 грамм – 12 коп. Вот и весь обед стоимостью в 20 копеек.

За столами люди – голодные, давно не умывавшиеся, замерзшие. Дежурный по станции, в красной фуражке, пришел сюда прямо с работы. Перед ним стоит жестяная кружка с темно-зеленой водой, в которой плавают куски капустного листа. Дежурный осторожно пьет из кружки и заедает кусочками хлеба. Затем он медленно съедает две-три столовые ложки каши. А на ужин – последний ломтик хлеба с солью и снова три-четыре кружки кипятку [А. А.].

Поменяла на хлеб платье и юбку с одной столовской официанткой. Надо же – кто умирает, а кто наживается. Мне посчастливилось.

Нездоровится. Неужели умру? Так хочется жить. Может быть, буду жить. Пойду на завод. Руки стынут – писать не могу [Н. О-ва].

11 декабря 1941 года

Миновал еще один день надежд и ожиданий. Многие, а точнее, все ленинградцы ждали этого дня, ибо был пущен слух, что прибавят хлеба, сколько и как это сделают, толком никто не знал, но все были уверены, что прибавка состоится. Всех охватило горькое разочарование, ожидаемая прибавка не свершилась. Как было, так и осталось.

Слухов в городе хоть отбавляй, все толкуют – и каждый по-своему. Даже несмотря на тяжелое состояние и обстановку, становится смешно и горько за людей, верующих и передающих такие кляузные слухи. Например: М. распространяется о хорошей жизни у немцев. Кило хлеба на наши деньги стоит 3 копейки, килограмм сахара 5 копеек. Он же рассказывал о том, что руководители союзников США и Англии потребовали от Сталина введения частной торговли и объявления Ленинграда открытым городом, но Сталин на это не согласился, что, по мнению М., очень плохо.

Другой «факт»: драка между Ворошиловым и Сталиным в Ленинграде. Когда Сталин приехал в Ленинград, то была соблюдена большая конспирация. Будто бы Сталина внесли в Смольный как раненого красноармейца на носилках. В это время в Смольном произошел скандал между Ворошиловым и Сталиным. Сталин стрелял в Ворошилова, ранил его и убил своего сына. По каким вопросам возник спор, М. не знает.

В отношении Тимошенко, что он вместе с армией сдался немцам и его расстреляют, М. каждый день плетет подобные небылицы, и интересно, зачем это ему нужно. Ежедневные события опрокидывают все это вранье и чушь, которые он несет. По-моему, он опасный человек, или, проще говоря, враг. Сделаны мною соответствующие выводы и приняты меры, ему его придет, а нам наше будет <…> [Л-ч][35].

В городе нет электроэнергии. Сегодня остановился и наш завод. Остановилось трамвайное движение. Работают только бытовые и пищевые предприятия. Мобилизуем все резервы топлива. Зиму нужно продержаться [А. К-й].

Сегодня один из удачных дней. Днем приехала Тоня и привезла 3 кило хорошей конины, кусок легкого и несколько штук кишок. Легкое и часть кишок сварили, смололи и сделали паштет, а остальные кишки поджарим и съедим. Мяса хватит дней на пять. Молодчина жена!

<…> Трещит зверский мороз. Немцы уже который день не летают и не бьют нас бомбами, но зато стреляют по городу из орудий.

К вечеру поднялась сильная пурга, весь Ленинград занесло сугробами. Его кое-где сгребают, а вывозить некому и не на чем – нет автомобилей. К слову сказать, их ходит очень мало, так как нет бензина [А. А.].

12 декабря 1941 года

Утром шел с Гороховой на Финляндский пешком прямо по мостовой. Везде сугробы. Идти очень трудно, в лицо бьет пронизывающий до костей ветер. Ярко светит луна, освещая вереницы прохожих, бредущих во всех направлениях. Люди идут молча, только скрипит снег под ногами. <…>

Утром сильно повздорил с мамой и Макаром Григорьевичем. Им предоставляется возможность эвакуироваться. Они не хотят, ссылаясь на то, что надо оставить последние тряпки. Вот люди! Тряпки им дороже жизни! Летом, видите ли, жарко было, теперь холодно. Никогда не пойму этого дикого упрямства! [А. А.].

… Мою бедную Сильву украли и съели. О кошках говорят как о лакомстве (но, увы, их нет).

Александр Петрович оказался очень гадким человеком: несознательным, вымогающим у всех все, заботящимся только о себе, лодырем, лицемером, подлипалой и сплетником. В общем, обладателем всех возможных отрицательных качеств. Я его поняла, поняла и мама. Но как от него избавиться? Он очень злой и может убить ни за что ни про что. Мы готовы бежать из города не из боязни бомбежек и голода, а чтобы от него избавиться.

Мама болеет, стала, как тень. Она все старается для нас с отчимом, а сама недоедает. Я стараюсь ее поддержать. Неужели она не выживет? Я боюсь об этом думать.