Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Жизнь ужасна. В городе царит голод. Ежедневно – артиллерийские обстрелы. Но их не сравнить с голодом. Смертность, говорят, ужасна. Боже, неужели еще долго так будет?! В комнате тьма, ничего не вижу. Постоянно сосет под ложечкой. Сегодня утром мне показалось, что я ем простыню. Боже, дай пережить все муки! Хочется жить и творить, творить без конца. Главное в жизни человека это еда. Боже, дай пережить! Хочется есть много хлеба, каши, картошки и всего, всего! Какие адские дни, часы и минуты. День – это вечность. Живу как скотина. Чувствую, что безделье, голод и холод сведут меня с ума. Только бы пережить. Боже, дай этому конец. Ужасно хочу в театр. Не верю, что когда-нибудь попаду в оперу [Б. З-ва].

16 декабря 1941 года

Проснулся в 5 часов утра. Разговаривали по-хорошему. Спали раздетыми. От буржуйки тепло. В 6 часов радио сообщило приятные вести: на многих фронтах немцев бьют. Вернули обратно Ясную Поляну, Клин и ряд других городов. Очень приятно. На работу пришел в 7 часов. По радио передавали о разгроме имений Толстого и Чайковского. Разгромили, сожгли и уничтожили все памятники искусства. Вот бандиты! Это гитлеровская банда вводит новый порядок в Европе. Уничтожать надо всех до одного пробравшегося на нашу землю бандита.

Все больше думаю о вступлении в партию ВКП (б). Как жаль, что мне уже за 50 лет. Боюсь, что не смогу дать того, что в молодые годы. Как жаль, что жизнь так коротка. Все же посоветуюсь с товарищами [С-н][37].

Прибавки хлеба не произошло. Этим меня прямо морально убили – видел знакомую С. Она говорит, что прибавки пока не будет, что все разговоры об этом чепуха. Это очень плохо и тяжело. Люди мрут как мухи, на кладбища безостановочно везут гроб за гробом. Мысль подсказывает, что скоро моя очередь, ведь я больной, и чтобы пережить такое, требуется сила воли, выдержка и настоящий героизм. Удастся ли мне обнаружить в себе дополнительные силы, чтобы пережить горькое лихолетье войны.

Но что бы ни встретилось на пути, я буду переносить невзгоды не хныча и не ноя, не так, как М., ибо эти трудности учат жизни и дают цену ей, и к тому же я не один, весь город в таком положении, и это много облегчает. В душе я герой, а внешний вид – у меня по причине перенесенной накануне войны серьезной болезни и тяжелой операции – довольно жалкий, многие мне сочувствуют. Жалости я не заслуживаю, а пользоваться «привилегиями» инвалида стыдно. Я еще очень молод, чтобы так низко опускаться. Одним словом: «Держись, казак – атаманом будешь» – и придется [Л-ч].

17 декабря 1941 года

Ночь прошла спокойно, но утром началось. Когда шел на работу, в районе Петровского острова были слышны разрывы снарядов. Сегодня сообщили о взятии Красной армией города Калинина. Это еще одна победа. Поскорее бы прорвали блокаду. Тяжело невыносимо, не представляю, как буду жить дальше. Ноги не слушаются, еле хожу, голова тяжелая, соображает слабо. Придется до 12 не есть. Думал купить хлеб утром по дороге. У магазина с ночи выстроилась огромная очередь. Пришлось идти на работу голодным. Сегодняшний хлеб еще вчера съеден, покупаю на день вперед. Насчет прибавки хлеба все молчат, досыта наговорились и успокоились. Подъели словами – и то хорошо, хоть потешили себя, но питали надежду, что время прошло в ожидании и надежде.

Но неправда, соберу остатки сил, буду их правильно расходовать и неправду переживу, но после жизнь построю иначе – этот город меня многому научил.

Получил открытку от Н.Н., просит поддержать. Странно. Тоже артист, чудак-человек. Нищий у нищего просит подаяние. <…> По-моему, он парень неплохой, но неудачник, такой же, как я, или еще хуже.

Пишу эти строки и стараюсь не думать про еду, а все-таки как хочется хлеба и какой-нибудь каши, если бы каши, то все воскресло бы в душе и светлее стало бы, но это только мечта. Я кашу не ел уже полтора месяца и столько же не наедался досыта. Живу только для того, чтобы жить. Хожу чуть-чуть – боюсь, упаду и не встану.

Смешно: Катюша написала, что желала бы жить вместе с нами, видимо, ничего не представляет, иначе запела бы другое. <…> Я бы многое дал, чтобы уехать к Кате в Фергану, но остаюсь в Ленинграде, все перенесу, буду страдать, но город не оставлю, умру здесь, если это нужно.

Сегодня умерла Даша. Живодер Маруся заморила голодом. Спасибо, Верочка держит меня и себя [Л-ч].

У нашего соседа на Гороховой опухли от голода дети. Двое маленьких: мальчик двух лет и девочка четырех. Сам он еле ходит, а жена слегла. <…>

В подвале дома на Финляндском лежит десять трупов. Днем в милицию у вокзала привезли несколько возов с подобранными трупами. Это тоже умершие от голода.

Мясо конина у нас кончилась. Завтра еще суп из консервов, полученных по карточкам, а там зубы на полку, язык в мешок.

Меня хотят назначить заместителем начальника эксплуатации строительства № 15. Строить дорогу через лед Ладожского озера. Идти или нет? Могут назначить силой. Да и кормят там все-таки [А. А.].

«№ 00493

Сов. секретно.

Приговор

Именем Союза Советских Социалистических Республик.