Блокада молчания

Тут-то и дошло до градоначальника — хватит прохлаждаться! Свалилось с плеч оцепенение, он испустил рев пронзенного стрелой бизона и припустил по дороге в обратную сторону. Промчался антильскими прыжками метров двадцать, вправо, в покатую низину перед скалами. Хорошо, что рассвело, можно разглядеть камни. Обернулся, пролетая низменность, боже, хоть бы не стреляли! Самоотверженный порыв Инессы Леонтьевны дал ему фору в несколько секунд. Один из преступников просто взял ее под мышки и переставил к капоту. Она ревела, словно девочка, у которой отобрали любимый мячик. Злодеи уже мчались за ним. А он чуть не треснулся свернутым носом о скалу — эти серые громадины почему-то съезжались, не хотели его пропускать. Но он протиснулся между ними и куда-то побежал, задыхаясь, держась за сердце. Карабкался на обрывистые уступы, хватался за выступы, подтягивался, одолевал открытые пространства, спотыкаясь о камни и бугры. Оступился, загремел в овраг, оказавшийся, слава богу, небольшой лощиной. Вырвался из него, погрузился в густую траву, между делом обнаружив, что бежит не к морю, а как раз в обратную сторону. Он боялся оглянуться, чувствовал, что погоня рядом, и не хотел лишать себя последней надежды. Перед глазами мелькала жердевая изгородь, он припустил к ней. Второе дыхание не открывалось, он мучился с первым, хрипел и кашлял, как туберкулезник, — боже правый, почему он пару лет назад окончательно забил на тренажерный зал?! Ограда приближалась, но шаги делались короче, ноги заплетались. Истощался организм, страх съедал последние силы. Александр Павлович приближался к задворкам какого-то заброшенного фермерского хозяйства. Дощатые строения, закрытый загон с провалившейся крышей — в лучшие времена здесь держали не то овец, не то свиней… «Помогите… — хрипел градоначальник, обращаясь непонятно к кому. — Бога ради, помогите…» В этой местности не было никого, кроме затравленного чиновника и злодеев по его душу.

Он поскользнулся на засохшей коровьей лепешке, протаранил ограду, и жердина отзывчиво переломилась. Дыхание перехватило от разнузданной боли. Но он еще не сдался. Вбил себе в голову, что должен укрыться в хлеву и там держать оборону. На открытой местности он беззащитен. Он двигался на четвереньках, бежал, шатаясь, перевалился через сгнивший порог и рухнул носом в разложившуюся древесину.

— Вот и славно, сам забрался в мышеловку, не нужно тащить, утруждать спину, — прозвучал над ним насмешливый голос.

И все же его пришлось тащить. Схватили за шиворот, как шелудивого щенка, поволокли в глубину пустующего хлева. Швырнули за невысокую загородку, да еще и утрамбовывали ногами, чтобы хорошенько извозился в дерьме. Он очнулся в полусгнившем корыте для кормежки свиней. Желудок выворачивало, он обливался собственной рвотой. Запах царил несусветный. Пелена густела перед глазами. А рядом что-то скрипело, штыковая лопата вгрызалась в засохшие свинячьи фекалии, размельчала, а потом весь этот пахучий «компост» вываливался на Александра Павловича. Он весь уже был в навозе, глотал его, отплевывался, попискивал тонким голосом:

— Не надо, пожалуйста, не надо…

Возможно, он пару раз терял сознание. Приходил в себя от свежей порции облепляющей его субстанции.

— Хватит, начинаем снимать кино, — прозвучал над головой ироничный женский голос. — Называется «Месть и загон».

Мужчина смеялся так, что выронил лопату. Но взял себя в руки, настроился на серьезный лад.