Блокада в моей судьбе

Сокрушительный удар настиг Финляндию, которая вскоре запросила мира. С ней было заключено перемирие. Кстати, мне однажды уже осенью в очереди пришлось быть свидетелем оживленного разговора и даже спора. Поводом были условия только что заключенного перемирия с Финляндией.

Большинство считали эти условия очень мягкими, полагали необходимым принудить финнов к безоговорочной капитуляции. Очевидно, ленинградцы не могли простить финнам, что они вместе с гитлеровцами держали смертельное кольцо блокады.

Спустя полвека, в очередной приезд в Ленинград, я зашел в свою школу, побеседовал с директором, рассказал ей о тех далеких событиях, о нашей учебе, выразил школе благодарность за наше обучение и воспитание. Школа эта и до сих пор носит № 187.

Облик пленного врага

Как-то мой одноклассник сказал, что рядом с домом, где он живет, пленные немцы разбирают развалины. Предложил сходить и посмотреть на них, тем более что это было недалеко. Меня это предложение очень заинтересовало, давно уже хотелось поближе посмотреть на людей, которые так методично, с железной хваткой убивали нас всеми возможными средствами.

На следующий день мы подошли к разрушенному дому, в который, видимо, попал тяжелый снаряд. Среди этих развалин копошились немецкие военнопленные. Было их немного, человек двадцать-двадцать пять. Все они были в своей военной форме, в шинелях, на головах форменные картузы. Выглядели они очень истощенными. На лицах – печать равнодушия и усталости. Задача их состояла, видимо, в том, чтобы разобрать весь этот хаос, оставшийся после взрыва. Этим они и занимались, постепенно выкладывая в кучи доски, трубы, металлические конструкции. На нас они не обращали никакого внимания.

Посмотреть на пленных немцев подходили и взрослые люди. Одна довольно пожилая женщина, обращаясь к немцам, произнесла целую речь. Она возмущенно говорила, сколько же они погубили людей, сколько зла принесли в нашу страну, и что теперь им придется ответить за все свои преступления.

Немцы, не понимая слов, очевидно по интонации чувствовали, о чем она говорит, и еще больше съежились. Конвоир – молодой русский солдатик, пытался прервать поток ее красноречия. Но она набросилась на него, возмущенно восклицая:

– Ты, наверное, не был здесь в блокаду, не видел, сколько людей они погубили, может быть как раз вот эти стреляли по нам из пушек, а теперь, посмотри, как они сжались, вроде совсем ни при чем!

Из толпы раздались одобрительные возгласы. Немцы, видимо, поняли, что это может кончится для них плохо. Они стали тревожно переговариваться между собой. А один пленный солдат смиренно склонившись, сказал, обращаясь к этой женщине: «Гитлер капут!»

Женщине это только придало новые силы:

– Вот как заговорили! Всем вам капут, давно бы так! Не скрою, я очень сочувственно относился к словам этой женщины. Мой отец был на фронте, от него опять давно не было писем. Может быть, именно они или такие, как они, убили его. Из-за них я натерпелся столько страданий, голода и страха. Такие мысли были тогда в моей голове. Не знаю, чем бы все это закончилось, но подошел милиционер и призвал всех к порядку.

С военнопленными немцами у меня через несколько лет была еще одна любопытная встреча. Зимой 1947 года мы уже жили в городе Серпухове Московской области. Зима была очень трудная, голодная. Наша семья опять голодала. И вот в такой обстановке однажды днем я был один в квартире. Все куда-то ушли. Накануне отец привез из деревни вещевой мешок картошки. Внезапно раздался робкий стук в дверь. Открываю, и что же я вижу? На пороге стоят два немецких солдата, опять же в своей военной форме. Вид их был жалок. Одежда на них была грязная, потрепанная. Лица исхудалые, глаза потухшие. По всему было видно, что они голодают. Они униженно протягивали мне руки и на ломаном русском языке просили еды.

Признаюсь, что несмотря на все мои понятные чувства к фашистам, этих униженных их представителей мне почему-то стало жалко. Сказав: «Айн момент!», я зашел в квартиру, взял из вещмешка с таким трудом добытой отцом картошки и, вернувшись к ожидавшим меня немцам, дал им каждому по две картофелины. Они оживились, несколько раз сказали: «Данке, данке!», положили картофелины в грязные сумки и отправились наверх по лестнице обходить следующие квартиры.

Гораздо позднее я узнал, что в суровую зиму 1947 года голодали не только наши люди, голодали и военнопленные. Руководство лагерей разрешало отобранным от каждой роты людям ходить побираться среди населения. И наши люди давали им еду. Вот таким побирушеством у тех, на кого пришли войной, над кем издевались, кого убивали, завершились фашистские мечты о мировом господстве. Да, добр русский человек. Не можем мы долго хранить зло.

Сытый голодного не разумеет

Мои ленинградские одноклассники, несмотря на войну, в это время переживали повальное увлечение шахматами. В шахматы играли при любой возможности. Постоянно проводились первенства в классе, турниры в школе.