Блондинка 23-х лет…

О, чудо! Ее глаза потеплели. В уголках появились слезинки, но их уже нельзя было назвать слезами отчаяния. Печальные губы тронула робкая улыбка радости. Но душа, видимо, все еще находилась под спудом тоски.

— Гони дальше мрачные мысли, все страшное уже позади. Дверь западни открыта и нужно выходить на свободу.

Слова, рожденные неравнодушным сердцем, пробили черную стену обреченности: исчезла с лица маска неверия и подозрительности, и она, спохватившись, произнесла:

— Боже, что же я сижу? Тебе больно. Тебе нужен врач.

Марина поднялась с дивана, но, сделав неуверенный шаг, остановилась.

— Я вызову милицию, — проговорила она, словно спрашивая разрешения.

— Я вызову милицию, — заявила она уже твердо и направилась в прихожую. Вне всяких сомнений, ее сейчас поддерживала надежда, которую я ей дал.

До последних дней жизни, до того часа, когда угаснет моя память, я буду корить себя за ту непростительную оплошность, что совершил, забыв об опасности.

Провожая Марину взглядом, я не видел, как шевельнулся сухощавый, и лишь прозвучавший выстрел обрушил меня в жуткую действительность, но было уже поздно. И мой ответный выстрел не мог возвратить потерянного.

Марина дернулась в проеме двери, на миг застыла и, падая, полуобернулась. Я в последний раз увидел ее широко открытые глаза, наполненные болью и удивлением.

Два раза в год, в дни ее рождения и гибели, я прихожу на городское кладбище с букетом цветов, чтобы положить их к скромному памятнику с небольшой фотографией, с которой смотрит на меня открыто и слегка печально блондинка 23-х лет.