Блондинка сдавала в багаж…

Мы, не сговариваясь, стали рыться в сумках, надеясь на затерявшуюся монетку. Вот когда не надо, вечно на них натыкаешься, а тут, конечно, шиш. Паника моя усиливалась. И дело не только в том, что я ни разу не сидела даже в нашей тюрьме, и тем более в иностранной. Переживу — инстинкт подсказывал, что парижские застенки по сравнению с питерскими предпочтительней. Однако я не представляла, как это можно — взять и не заплатить по счету? Это разрушало мою картину мироздания. Судя по Настиному лицу, ее картину мироздания тоже.

Неожиданно меня осенило:

— Слушай, мы купили карточки на метро, а не использовали ни одной поездки, все ездили поверху. Их цена куда больше, чем два евро. Давай попробуем продать!

— А домой как добираться?

— Пешком.

— Я пешком не дойду, — простонала подруга. — И так ноги гудят. Лучше в тюрьму. Там наверняка будет койка.

— Ладно, продадим моюкарточку. Я дойду пешком. Пусть к утру, но дойду. Или ты съездишь в отель, возьмешь там деньги на дорогу и привезешь мне, а я где-нибудь это время потусуюсь. Главное — расплатиться в кафе.

— М-да? — язвительно уточнила Настя. — А вот кто и кому будет предлагать карточку на продажу, скажи, пожалуйста? Ты?

Учитывая мое полное незнание французского и нежелание парижан говорить по-английски, вопрос был риторический — сложная задача купли-продажи падала на подругу. А она, увы, годилась в дилеры не больше, чем я.

Я сочувственно на нее посмотрела.

— Ладно, — махнула рукой Настя. — Сиди здесь и делай вид, что чем-то занята. Я скоро вернусь. Надеюсь…

И она нетвердой походкой побрела на улицу.

Вытащив из сумки зеркальце, я принялась любоваться собственным отражением. Удовольствия оно мне не доставило, да и времени ушло всего две минуты. Подумав, я выудила еще и тушь, которую начала тщательно наносить на ресницы. Слава богу, мы, блондинки, всегда найдем себе занятие! Правда, я обратила внимание, что парижанки почти не красятся, а заниматься макияжем прилюдно и вовсе моветон, однако выхода не было. В конце концов, воспитанность — личное дело каждого, а по счетам платить мы обязаны. Поэтому я с тупым упорством продолжала орудовать щеточкой, превращая любимые ресницы в каких-то мерзких мохнатых гусениц, угнездившихся на веках. Бедные, бедные экранные дивы — как они выносят подобное издевательство?

На проходящего мимо официанта я старалась не смотреть. На подругу, которая, увы, находилась в пределах видимости — тоже. Не настолько у меня крепкие нервы! Впрочем, нервы пригодились. Благодаря им я сильно ткнула себя щеточкой в глаз, из него полились слезы, тушь растеклась, и занятие мое из факультативного стало вынужденным — мучительно моргая, я терла и терла себе веко.

— Не плачь, — раздался над ухом голос Насти, — вот добыча.

И она медленно, словно козырные карты в решающей игре, выложила на стол пять монеток по одному евро.

— Ты герой! — восхитилась я. — Трудно было, да?

— Зато теперь у меня есть опыт работы на панели, — со вздохом ответила подруга. — Это тебе не культурный Амстердам с его витринами — сиди да жди клиента. В Париже гораздо сложнее. Надо высмотреть жертву, психологически готовую поддаться, успеть остановить ее и заморочить так, чтобы она не сумела отказать. Ох!

Настя села.

— Ты — не только герой, но и гений, — искренне добавила я. — Я бы ни за что не справилась! Ну, что? Платим и идем? Я посижу где-нибудь на лавочке, а ты съездишь в отель. Ведь твоя карточка осталась?

— Обе остались, — небрежно заметила Настя. — Он ничего у меня не взял. Если я берусь за дело, то выполняю по максимуму.

Я подпрыгнула от радости. Признаюсь, торчать до ночи невесть где я не жаждала — и без того силы были на исходе.

Мы оставили все деньги на столе (как раз получились умеренные чаевые) и пулей выскочили из кафе. Конечно, глупо, но находиться там ни одну лишнюю минуту не хотелось.

— Вот, — с пафосом произнесла Настя, тыча пальцем в асфальт, — вот, сфотографируй ее, пожалуйста!

— Кого? — не поняла я.

— Мою панель.

Я выполнила просьбу, заметив:

— А подпись к снимку возьмем из Некрасова. Помнишь? «Ты нарядилась, как будто к венцу, и через час принесла торопливо гробик ребенку и ужин отцу».

— Между прочим, я куда ловчее героини, — прокомментировала подруга. — Принарядиться возможности не было, однако час тебе ждать не пришлось — деньги добыла за десять минут. А вот по поводу гробика… — она смолкла.

— Какого гробика?

— Ну, гроба, — поправила она. — Твоего Максима убить мало, вот что! Ты хоть представляешь, через что мне из-за него пришлось пройти?

— Он не мой Максим! — горячо возразила я. — И убила бы я его тоже с удовольствием. Кстати, перед своим позорным бегством он говорил… — я задумалась, — сейчас вспомню дословно…

Процитировать наш дурацкий диалог о вранье и вере я не успела — подруга меня перебила.

— Ты научилась французскому? — строго спросила она. — Когда?

Я с надеждой вслушалась в разноголосый уличный шум.

— Да? Ты уверена? Я не заметила. Мне кажется, совершенно его не понимаю.

— Тогда как же ты собираешься передать мне, что говорил Максим?