Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход

С тех пор он вроде как привык заглядывать ко мне около пяти. Мы ходили в разные бары, но чаще всего к Виктору. Может быть, для него это место было с чем-то связано, не знаю. Пил он немного, и сам этому удивлялся.

— Должно быть, это, как малярия, — заметил он. — Когда накатывает, кошмарное дело. Когда проходит, словно ничего и не было.

— Не понимаю одного — зачем человеку вашего положения пить с простым сыщиком.

— Скромничаете?

— Просто удивляюсь. Я парень довольно приятный в общении, но вы-то живете в другом мире. Я даже не знаю точно — где, слышал только, что в Энсино. Семейная жизнь у вас должна быть вполне приличная.

— У меня нет семейной жизни.

Мы снова пили «лимонные корочки». В баре было почти пусто. Только у стойки на табуретках поодаль друг от друга сидело несколько пьяниц — из тех, что очень медленно тянутся за первой рюмкой, следя за руками, чтобы чего-нибудь не опрокинуть.

— Не понял. Объяснять будете?

— Большая постановка, сюжет не имеет значения, как говорят в кино.

Наверно, Сильвия вполне счастлива, хотя и не обязательно со мной. В нашем кругу это не столь важно. Если не надо работать или думать о ценах, всегда найдешь чем заниматься. Веселого в этом мало, но богатые этого не знают. Им удовольствия неизвестны. У них нет никаких сильных желаний — разве, может быть, захочется переспать с чужой женой, но разве это можно сравнить с тем, как жене водопроводчика хочется новые занавески для гостиной?

Я ничего не ответил. Решил послушать дальше.

— В основном, я убиваю время, — продолжал он, — а умирает оно долго.

Немножко тенниса, немножко гольфа, немножко плаванья и верховой езды, а также редкое удовольствие созерцать, как друзья Сильвии стараются продержаться до обеда, когда можно снова начать борьбу с похмельем.

— В тот вечер, когда вы уехали в Вегас, она сказала, что не любит пьяниц.

Он криво усмехнулся. Я уже так привык к его шрамам, что замечал их только, если у него вдруг менялось выражение, и становилось заметно, что с одной стороны лицо неподвижно.

— Это она про пьяниц, у которых нет денег. Когда деньги есть, то это просто люди, которые не прочь выпить. Если их рвет на веранде, это забота дворецкого.

— Вам не обязательно все это выносить. — Он допил коктейль одним глотком и встал.

— Мне пора бежать, Марло. Кроме того, я надоел и вам, и, видит бог, сам себе тоже.

— Мне вы не надоели. Я привык слушать. Может, когда-нибудь до меня дойдет, почему вам нравится быть комнатной собачкой.

Он осторожно потрогал свои шрамы кончиками пальцев и слегка улыбнулся.

— Интересно не то, почему я сижу на шелковой подушке и терпеливо жду, когда меня погладят, — интересно, зачем я ей нужен, вот что.

— Вам нравится шелковая подушка, — сказал я, вставая. — И шелковые простыни, и звонок, по которому входит дворецкий со своей холуйской улыбочкой.

— Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт Лейк Сити.

Мы вышли на утомленную вечернюю улицу, и он заявил, что хочет пройтись.

Приехали мы в моей машине, и на этот раз мне удалось первым схватить счет и заплатить. Я смотрел, как он уходит. Седые волосы на мгновение блеснули в полосе света от витрин, а потом он растворился в легком тумане.

Он больше нравился мне пьяным, нищим, побитым жизнью, голодным и гордым. А может, мне просто нравилось смотреть на него сверху вниз? Понять его было трудно. В моей профессии иногда надо задать вопросы, а иногда дать человеку постепенно закипеть, чтобы он потом сразу выплеснулся. Любой хороший сыщик это знает. Похоже на шахматы или бокс. Некоторые нужно загнать в угол и не давать им обрести равновесие. А с другими побоксируешь, и, глядишь, они принимаются бить сами себя.

Если бы я попросил, он рассказал бы мне всю свою жизнь. Но я ни разу даже не спросил, что случилось у него с лицом. Если бы я попросил, а он бы рассказал, то, возможно, это сберегло бы парочку жизней. Но не обязательно.

Глава 4

В последний раз мы пили в баре в мае месяце, раньше обычного, часа в четыре. Он похудел, казался усталым, но оглядывался вокруг с тихой довольной улыбкой.

— Люблю бары, когда они только что открылись. Когда внутри еще прохладно, воздух свежий, все сияет и бармен последний раз смотрится в зеркало — не сбился ли у него галстук и хорошо ли приглажены волосы. Люблю ровные ряды бутылок за стойкой, и сверкающие стаканы, и предвкушение. Люблю смотреть, как он смешивает самый первый коктейль и ставит его на соломенную подставку, а рядом кладет сложенную салфетку. Люблю потягивать питье медленно. Первая спокойная рюмка в тихом баре — это прекрасно.

Я с ним согласился.

— Спиртное как любовь, — сказал он. — Первый поцелуй — волшебство, второй — близкое знакомство, третий — обычное дело. После этого женщину раздевают.

— Разве это плохо? — спросил я.

— Это волнение порядка, но это нечистое чувство — нечистое в эстетическом смысле. Я не против секса. Он необходим и далеко не всегда безобразен. Но над ним все время надо работать. Чтобы придать ему обаяние, создана миллиардная индустрия, и все миллиарды идут в дело.

Он огляделся и зевнул.