Блондинки начинают и выигрывают

— Ну ладно, ладно, Сашка. Денег не даешь на домик в деревне — не надо. Лучше свою приватизированную половину отдай. Тебе-то она зачем? У тебя вон какие хоромы! — Отец обвел дрожащей рукой воздух. — А меня, может, насмерть давит городская атмосфера. Меня, может, лес, поле и ручеек привлекают перед законной кончиной бытия. Может, меня дивный лесной дух пьянит. Меня, может, земля зовет!

— Водка тебя зовет, отец, — жестко оборвал я. — И давай больше не будем. Для твоего же блага отказываюсь.

— Что ты знаешь, что такое благо для меня? Я, может, лучше разбираюсь, что для меня благо, а что — не благо… Не-ет! — Отец поднял свой заскорузлый палец и выразительно потряс им в воздухе. — Ты меня с панталыку не сбивай. Я, может, здоровье потерял на целине в одна тысяча девятьсот-не-помню-каком году. Я, может, вот этими руками строил твое, сынок, благополучие. Выкормил, выпоил, выучил тебя не для того, чтоб ты нынче запрещал своему старику отцу цветочками наслаждаться! — Отец совсем раздухарился. Его глаза грозно сверкали, на долю секунды он опять превратился в того грозного отца, который вызывал во мне священный ужас, поджидая с ремнем в руке после школы, уже оповещенный о несвоевременно полученной двойке.

Иришка между тем засуетилась возле стола:

— Папа, может, вы еще кушать хотите? Курочки, может быть, еще съешьте кусочек? Возьмите грудку, пожалуйста.

Отец сердито нахохлился. Он был похож на капризного ребенка, которому отказали в покупке игрушечного автомобиля.

— Нет уж, — гордо произнес он. — Не надо мне из ваших рук ничего. Не нуждаюсь я больше в ваших благодеяниях. Раз сын мой не уважает меня… Презирает насущные нужды старика отца, который вспоил, вскормил, взлелеял свою кровиночку, не покладая рук…

Он гордо прошествовал в прихожую и стал одеваться.

В этот момент из детской вылетел Пашка с автоматом наперевес и с восторгом заорал:

— Дед, ты что, уже уходишь? Ну, пока! Командос, к бою! — заревел он радостно. Затем юный наемник безжалостно расстрелял оторопевшего деда и скрылся в комнате, поливая воображаемым ружейным огнем все и вся на своем пути.

Дед обиделся еще пуще.

— Вот и внучок туда же, — дребезжащим от обиды голосом произнес он, наматывая на горло мохнатый шарф, мой новогодний подарок. — Не уважают меня… Оружием грозят… Ну, тогда прощайте на сем.

Уходя, он нарочито громко хлопнул дверью.

— Ты куда? — удивилась Иришка, но я только бросил «сейчас вернусь» и выскользнул вслед за отцом.

Во дворе мела поземка. Черная стариковская фигура в вихрастой шапке маячила далеко впереди. Ей навстречу из-за угла дома вышла другая фигура, более масштабная. Две фигуры остановились, заговорщически сблизившись.

Отец размахивал руками, словно оправдываясь, а его собеседник мрачно слушал. Потом фигуры сообща завернули за угол, и мятущийся в темноте снег скрыл их из глаз.

Это был, наверное, тот самый перекупщик, который подначивал старика на продажу квартиры. Ничего, вот закончу свои дела с Кешей и тогда разберусь с ним по-свойски. Только вот как с отцом быть? Больным он себя не считает, лечиться не желает. Жить с нами тоже не хочет, потому что в этом случае придется ему навсегда отказаться от возлюбленного напитка.

— Саша, — нерешительно начала жена, когда я вернулся, — если отец просит, может быть, лучше уступить ему?

— Ты соображаешь, что говоришь? — вспылил я. — Ты что, газеты не читаешь, не знаешь, чем такие дела заканчиваются? Потом стариков находят где-нибудь в лесу, присыпанными снежком, а в их квартирах поселяются шумные азербайджанские семьи с выводками горластых детей.

— Но, может быть, в деревне ему действительно будет лучше…

— Я лучше знаю, что лучше для него, а что нет, — оборвал безапелляционно. — И давай не будем!

Итогом разговора стала мучительная головная боль и бессонница до рассвета. Я до утра ворочался в постели, комом взбивая горячие простыни. Иришка же спала как невинный младенец, чей мозг не отягощен еще ни единой мыслью. Во сне она улыбалась каким-то приятным, необременительным снам.

Хорошо ей! А у меня проблем море и планов громадье. У меня — запутанные отношения с одной половиной мира и отвратительные с другой. Но ничего, скоро всему этому придет конец, подумал я, постепенно засыпая, Кеша меня выручит. Скоро я начну совершенно новую жизнь, и он поможет мне ее начать.

Мне снится удивительно приятный сон. Сначала синие и розовые пятна причудливо перемешиваются, как на полотнах Кандинского, сопрягаются в разноцветные узоры, а потом вдруг распадаются, рассасываются, истончаются, приоткрывая ровную гладь изумрудно-голубого моря, хрустальный купол небес и медные стволы соснового леса на обрывистых кручах гор. Крючковатые корни цепляются за осыпи рыжеватой породы, шелковистый песок пересыпается белым золотом в ладонях, а размеренный шум прибоя звучит дивной музыкой, вечной, как мир. Вечной, как несбыточная мечта.