Blood sweat & tears (СИ)

В этот самый момент Мин Юнги лишний раз убедился в том, что он не зря поверил в девушку. Да, она была эмоциональной и вспыльчивой, острой на язык и быстрой на поступки, но она умела чувствовать, сопереживать и не нарушать свои собственные принципы. Самое важное — И Со ценила жизнь. Потеряв всех своих близких людей, ведьма научилась дорожить оставшимися, даже если они были не самыми хорошими по своей природе. Она продолжала видеть в них людей, которые чаще всего становились плохими будучи заложниками обстоятельств. Юнги чуть скривил губы в улыбке и подошел к ней, он присел и поцеловал её.

— В следующий раз будь аккуратнее, пожалуйста, — тихо прохрипел он в её улыбающиеся губы.

***

Чон Хосок и сам не знал, что заставило его приехать в квартиру перевертыша, где он должен был сегодня переночевать. Бежать было поздно, потому что маг уже постучал в дверь. Нет, конечно, можно было бы попытаться сбежать и свалить всё на хулиганов, только вот Чимин с его скоростью в два счета догонит и схватит за шкирку Чона. Перевертыш открыл дверь в одних пижамных шелковых брюках, он улыбаясь провел рукой по затылку, ероша русые волосы.

— Какие люди, — сладко протянул Пак. — Надеюсь, ты приехал, потому что беспокоился обо мне?

«Да» — так и застряло костью в горле мага, но он не смел произносить это вслух. Хосоку совсем не хотелось признаваться в этом, особенно, когда перевертыш стоял перед ним с голым торсом и самодовольной ухмылкой.

— Я увидел, что ты в порядке, могу идти обратно, — с напускным равнодушием фыркнул Чон-старший и развернулся в сторону выхода, но чиминовские пальцы уже цепко схватились за рукав пальто.

Перевертыш затащил мага в свою квартиру и прижал к стене. Пак довольно осклабился в улыбке, ведя пальцем от шеи вниз по кашемировому свитеру тонкой вязки. Если Сокджин у законников был любителем дорогущих костюмов, то Хосок был поклонником просто очешуенно дорогих шмоток. «Вот и как такую красоту порвешь?» — с каким-то наигранным сожалением подумал Чимин, отходя от мага. Парень прошел в кухню, наливая в чашку воды. Хосок принимается рассказывать о произошедших событиях во Дворе; Пак фыркает куда-то в сторону и подпирает рукой голову. Смотрит. На красиво вылепленных губах то и дело играет улыбка — «Если лизнуть его, то Чон предсказуемо взбеленится, но будет ошпарен возбуждением, если прикусить, то застонет почти что даже жалобно… мм-м-м-м, отставить, мы тут о делах говорить пытаемся».

— … я беспокоился за тебя, — заканчивает свою речь Хосок.

Чимин ищет пятый угол и находит его на диване в центре комнаты, вальяжно устраиваясь там, кладет голову на подлокотник и смотрит с улыбкой. Он в жизни не признается, что ему всё это дико нравится. Как заместитель Двора Порядка в своих брендовых шмотках объясняет ему тут про события и между строк шифрует самое главное о том, что у него к Чимину то самое — нежное и трепетное. Тонкие губы Чона вытягиваются в сплошную линию.

От вида такого Хосока, нелепого и настоящего, равнодушного и человечного, хочется по-собачьи пристроиться к его ноге и совершить пару-тройку постыдных фрикций.

Вместо того, чтобы свалиться на диван и превратиться в совокупляющуюся кучку, Чимин находит себя сжавшимся в комок, словно его вывернули наизнанку и смяли. И что-то подсказывает перевертышу, что в этот раз, если он не вылезет из своего кокона злости и не предоставит выбор, не решит снова всё единолично, то удавка на его шее затянется ещё туже.

Он тянет за кашемировый отворот свитера, сгребая этот магический мешок с костями. Чимин припечатывает его в диван, опережая хосоковские попытки подняться, кладет его руки на плечи. Сквозь ещё прохладную от ночного воздуха одежду пышет жаром. Пак сыто скалится и изгибает бровь под любимым красноречивым углом ты-уже-догадался-как-влип.

— Соскучился? — рука сжимает загривок мага, крепко фиксируя в захвате, и тянет его на себя. Сухие губы раскрываются второй рукой, язык перевертыша касается уголка, палец давит на нижнюю. — Я вот очень соскучился по тебе.

Чимин бездумно тянется к лицу Хосока и потирается носом о нос. Костяшками пальцев ведет по скуле, ногтем по ворсу темно-русых бровей. Улыбается жадно, нависает, запирает собой, отсекает окружающее, заставляя судорожно втягивать воздух.

— Соскучился, — глотает свое поражение распластанный Чон, расщепляясь на атомы.

Он тянется вперед, жадно впиваясь в губы перевертыша. Целует грубо и по-хозяйски, потому что знает, что у того под тремя слоями колючек прячется щенячья сущность. И никакая внешняя оболочка адского пса его не заставит отказаться от этой мысли.