Блошиный рынок

— Двадцать четыре рубля... Ну, и еще рубля на два мелочи... Это наличные... И на сберегательной книжке — сто сорок... И все! А за одну визу, насколько мне известно, надо заплатить четыреста. За выход из гражданства — пятьсот. Это уже девятьсот. Теперь — налог на образование... Или он отменен?

— Не отменен, но имеется указание, чтоб временно не взыскивать, — с убитым видом пробормотал Василий Иванович.

— Ладно, — охотно согласился Таратута, — налог на образование не считаем... Но мне, все равно, даже и без налога, недостает — и это по крайней мере — тысяча рублей... Как же я могу ехать?!

Таратута спрятал бумажник в карман и, еле удержавшись, чтобы не подмигнуть Василию Ивановичу, встал, как бы давая понять, что разговаривать им больше решительно не о чем.

— Подождите, Семен Янович, подождите, не торопитесь! — почти испуганно сказал Захарченков.

— Пожалуйста, — сказал Таратута и сел.

Снова наступило молчание. Только теперь уже Таратута искоса разглядывал Василия Ивановича, а Захарченков, понимая, что второй раунд боя проигран им начисто, в пух и прах, лихорадочно соображал, как ему выпутаться из этого глупейшего положения.

Ничего не придумав, он, на всякий случай, спросил:

— Неужели вам не у кого одолжить?

— У кого, например?! — со смешком поинтересовался Таратута.

— Ну, я не знаю... Все у кого-нибудь одалживают... Люди имеют родственников, знакомых...

Таратута печально покачал головой:

— Вот, вот! А у меня, представьте себе, как раз никого — ни знакомых, ни, тем более, родственников... И кстати, не кажется ли вам, что все это очень странно — у людей есть родственники и знакомые, есть желание уехать и есть даже деньги, чтобы за это желание заплатить, — но им разрешение не дают... А я без денег и никуда уезжать не хочу, и меня, прямо-таки, выталкивают... Да еще так внезапно!.. Почему? Зачем? В чем тут секрет?..

— Никакого тут секрета нет! — сердито сказал Захарченков. — Заявления на выезд рассматриваются в порядке очереди... Ваше заявление давнее; подошла очередь, рассмотрели, решили — пожалуйста, можете ехать...

— Так ведь мне уже один раз отказали.

— Тогда отказали, теперь разрешили! — еще сердитее сказал Захарченков. — Между прочим, а на что вы тогда рассчитывали, если вы такой бедный?! Деньги-то все равно надо было платить...

— Тогда у меня были друзья, которые могли мне помочь. А теперь — одни знакомые. Да и то, знаете, такие, у которых больше, чем на пять рублей до получки не разживешься... Они сами только и глядят — у кого бы стрельнуть...

— Ну, а по пятерке-то они дадут? — деловито поинтересовался Захарченков.

— По пятерке, может быть, дадут.

— Тогда так...

Захарченков задумчиво, двумя пальцами, оттянул нижнюю губу, посмотрел на Таратуту:

— Есть такая поговорка: не имей сто рублей, а имей сто друзей — у каждого друга займешь по три рубля, будет триста рублей!

Он деланно засмеялся:

— Так вот, Семен Янович, что я хотел бы вам посоветовать...

— Есть и другая поговорка, — резко перебил Таратута, — советы нужны Ротшильду! Ему, Ротшильду, нужен хороший совет и ничего больше... А нам нужны деньги и еще многое другое! Вы что же думаете, что я буду, высунув язык, бегать, как заяц, по всему городу и одалживать копейки, чтобы ехать в какой-то Израиль, за тридевять земель, куда-то...

И вдруг Таратута запнулся.

И вдруг он вспомнил: летние сумерки, могучая старая липа, залезавшая ветвями в открытое окно, и вальс "Дунайские волны", который играл самодеятельный студенческий оркестр в беседке на Чистых прудах. Они — Аглая Николаевна, Адель и Семен — уже несколько вечеров подряд читали вслух, по кругу, колониальный роман Клода Фарера, действие которого происходило в Алжире. И, дочитав последние строчки, Аглая Николаевна отложила в сторону книжку, закурила, помолчала и сказала каким-то внезапно тоненьким девчоночьим голосом:

— Дальние страны! Дальняя дорога! А я вот никогда, кроме Свердловска, нигде не была... Даже в Болгарии... Теперь все почему-то ездят в Болгарию! Вы непременно, дети мои, непременно должны отправиться когда-нибудь в дальнюю дорогу, в дальние страны! Пообещайте мне, пожалуйста!

И Адель с Семеном дружно ответили:

— Обещаем!

И еще, уже в Одессе, был другой вечер, когда они сидели вдвоем — Таратута и Леня Каплан — в пассажирском порту, на пирсе, а далеко в море — по линии горизонта, как по линейке, — плыл белый пароход.