Блуд на крови

Анюта вновь и вновь толкала дверь и сквозь слезы крикнула:

— Открой! Открой, иначе я…

Револьвер Кольта

Из-за дверей раздался пьяный и неожиданно веселый голос Малевского:

— Не шуми, дружок! У меня деловое совещание.

Он помолчал и вдруг залился смехом, словно его озарила забавная идея:

— Я проводил опыт. Вполне научный. Выяснял: в какой степени внешнее сходство соответствует внутреннему, так сказать, содержанию. Делаю вывод: не соответствует. Испытания продолжаю далее. О результатах доложу особо.

И вдруг резко сменил тон, нарочито строго произнес:

— Дружок, быстро — аля-улю! — домой. Не нарушай чистоту эксперимента. Завтра я сам приеду к тебе. Поедем в ювелирный. Куплю подарок.

Анюта вдруг поняла свое бессилие. Ее всякий может оскорбить, унизить, плюнуть в душу. Даже тот, кого она любила больше своей жизни.

Чтобы обдумать себя, свое положение, она на плохо слушающихся ватных ногах отправилась в соседнюю комнату — там был кабинет Малевского. Она ярко, со всеми натуралистическими подробностями представила себе то счастье, которое испытывает вот здесь, за этой тонкой стенкой, ее соперница. Дико завыв, повалилась лицом вниз на козетку, обитую красным, словно свежая кровь, шерстяным репсом.

Ей хотелось в одно и то же время с лютой, истинно звериной жестокостью расправиться с изменщиком и любить его нежно, забывая о стыде, доходя до крайних степеней разврата и унижения.

Вдруг она вздрогнула: в коридоре послышались быстрые легкие шаги и стук закрываемой двери внизу.

— Эта женщина ушла, — глухо произнесла Анюта. — Но это ничего не меняет. Я так устала от страданий. Господи, прости меня, больше не могу. Я знаю, где револьвер…

Она чиркнула серником, зажгла две свечи, стоявшие в подсвечнике. Выдвинула верхний ящик. Там желтовато блестел четырехзарядный «кловерлиф» — новейшая модель Кольта. Анюта написала на большом листе бумаги, нервно вдавливая карандаш: «Семен Францевич, умираю, но молюсь за вас. Пошли Господь вам счастья. А.»

Она приставила револьвер к груди, чуть ниже соска, с силой нажала на курок. Выстрела не последовало. Еще и еще нажимала несчастная женщина — «кловерлиф» не стрелял. Тогда Анюта стала нервно вертеть оружие и наконец сняла с предохранителя. Направила в потолок — надавила на курок раз, затем другой. Прогремели два выстрела, с потолка посыпалась легкая пыль.

Дверь тут же распахнулась. В халате стоял встревоженный Малевский:

— Не безобразничай! Ты не жена, чтобы распоряжаться моей свободой. Дай сюда револьвер! — И он, шагнув вперед, протянул руку.

Вдруг страшная мысль пронеслась в ее сознании. С легкой улыбкой она сказала:

— Теперь мы уже никогда не изменим друг другу! — и выстрелила почти в упор.

Малевский ахнул, схватился за грудь и вдруг повалился вперед, стукнулся головой о кресло. Анюта направила «кловерлиф» ему в затылок и выпустила еще одну пулю.

Тело дернулось, мелко забилось в предсмертных судорогах. Вокруг головы расползалась большая лужа черной крови.

— Прощай, милый! Прощай, моя большая любовь… — шепотом произнесла Анюта. Чтобы запечатлеть последний поцелуй на устах убитого, она встала на колени, перевернула голову и в ужасе отпрянула. Еще минуту назад блиставшее красотой лицо превратилось в бесформенную кровавую маску.

Анюта быстро, не раздумывая, вставила дуло револьвера себе в рот и нажала на курок. Выстрела не последовало — кончились патроны.

В тот же миг в кабинет вбежала прислуга. Герасим приказал:

— Лизавета, несись в полицию. А я эту потаскуху постерегу. — И он грубо вырвал из рук Анюты «кловерлиф».

Эпилог

На судебном процессе обвинитель Плющик-Плющевский, картинно вздымая руки, пытался внушить присяжным, что «убийство всегда есть убийство, ибо оно лишает человека священного дара — жизни». Как-то особенно ласково поглядывая и в зал, и на присяжных, обвинитель торжественно произносил:

— Жизнь — это священный дар, отпущенный природой человеку. Ничего дороже этого дара нет-с! И тот, кто посягает на него, отвергает себя от рода человеческого, отторгает от себя всякое сочувствие и милосердие. Подсудимая молода, смазлива. И эти качества она использовала с гнусной целью, соблазнив замечательного, ничем не опорочившего себя человека.

Плющик-Плющевский, отставив мизинчик, отхлебнул воды и патетически продолжал:

— Вы поняли, я говорю о светлой личности — о Малевском. Кириллова совершила кровавое злодеяние по причине нравственной черствости собственной натуры — порочной и грубой. Признание ее виновности послужит хорошим уроком всем тем «ночным бабочкам», которые в последнее время во множестве развелись в природе нашего нездорового, давно больного общества. Итак, господа присяжные, слово за вами.

Эта речь сочувствия в зале не вызвала.