Блудная дочь возвращается

Последняя сцена, несомненно, носила заданный идеологический характер. (Наверное, это было непременным условием Росконцерта, позволяющим гипнотизёру легально выступать.) Но если учесть, что две трети жителей Земли подвержены гипнозу, а остальные всегда предпочитают примкнуть к большинству, приходиться о многом задуматся…

Посещение ленинградского Политеха осталось, пожалуй, одним из самых ярких и примечательных воспоминаний того времени. И если какие-то подробности других событий, как и их последовательность, с трудом выплывают из тумана моей памяти, лишь цепляясь друг за друга, то картины гипнотического сеанса всегда находятся на поверхности, заставляя мысленно не единожды возвращаться к ним.

Кажется, уже на другой день после сеанса в Политехе Загран-цев отвёз меня в клинику, где мне произвели несложную операцию, освободившую меня от всех проблем. Жизнь снова стала прекрасной и удивительной. Это был уже не первый аборт в моей жизни, поэтому я не испытывала страха, угрызения совести меня тоже не терзали.

Загранцев всё время, пока я была в операционной, просидел в приёмной, как трепетный любовник, будто всё это его близко касалось. Через несколько часов он забрал меня из больницы и сразу отвёз в гостиницу. Там он ухаживал за мной с опытностью медицинской сестры и нежностью матери, за что я прониклась к нему доверием и необычайной благодарностью, но с ещё большей уверенностью причислила его к секменьшинствам.

Так, сбросив мучавшее меня бремя, я снова ощутила радости жизни. Тем более, что от ленинградских белых ночей веяло романтикой, а для меня ещё и полной свободой.

Было очень жарко, на Неве под Петропавловской крепостью вовсю купались, Загранцев не оставлял меня своими заботами и почти каждый день что-то придумывал: мы ездили на пляж, осматривали городские достопримечательности, но при этом никаких «дурацких» поползновений он не делал. Оставаясь одна, я тоже бродила по городу, правда уже по определённому маршруту: от антикварных лавок к книжным магазинам. Тогда я для себя впервые открыла, что в других городах, особенно где-нибудь в захолустье, есть книги, которых не купишь в Москве, – моя библиотека стала пополняться разнообразной литературой: от художественной до философской. Кроме того, я побывала на Охтинском кладбище, где была похоронена моя родная мама. Убирала там, сажала цветы и т. д., потом беседовала с ней, правда тогда ещё односторонне, не слыша ответа, благодарила за то, что она меня родила, возможно, ценой своей жизни. Когда она меня родила, ей было 43 года, а в 45 она умерла от лейкемии, перед этим долго болея. Безусловно, поздние роды сыграли свою роль, подорвав её здоровье. А может, она выполнила все задачи своей жизни, последняя из которых заключалась в моём появлении на свет.

В преддверии лета Ленинград выглядел уже совсем иначе, чем ранней весной. Из серого в подтёках и пятнах плесени он на глазах превращался в весёленький розово-жёлтый. Пестрел заплатами на асфальте и разноцветными флагами на фасадах домов. Ждали приезда Ричарда Никсона, первого из Президентов США, отважившихся посетить СССР с официальным визитом. Никсона не случайно прозвали в народе «главным архитектором Москвы и Ленинграда». Дома спешно красили в основном в нежно-розовый цвет – наверное, другой краски не было. Окно моего номера, выходящее на площадь, по которой должен был проезжать президентский кортеж, вообще завесили каким-то пунцовым транспарантом, тем самым превратив номер в загадочный будуар, освещённый красноватым светом.

Прошла примерно неделя после моего посещения клиники, когда Загранцев в очередной раз зашёл за мной в гостиницу. Кажется, это было 30 мая. У нас не было определённого плана, и я, ещё не причёсанная, в халатике, варила кофе. К тому времени к Диме я относилась как к близкой подружке, практически не стесняясь. Неожиданно в номер зашли внушительного вида «люди в чёрном» и предупредили, что если мы собираемся покинуть номер, то сделать это надо немедленно, при них, сдав им ключи. Дело в том, что мимо, по Московскому проспекту, через два часа проедет сам Никсон и вход в гостиницу будет закрыт. Если же мы предпочитаем остаться, то они при нас запрут окна и задвинут шторы, а нам предстоит пробыть в моём «красном будуаре» несколько часов, пока не дадут отбой. Мы решили остаться, поиграть в шахматы. Было очень жарко и при закрытых окнах ещё и душно, я надела купальник и удобно устроилась на кровати, не обращая внимания на Диму (как я уже говорила, Загранцев был мной причислен к «голубым», и этот факт делал меня в его присутствии совершенно раскрепощённой). Он сел рядом, пристроив между нами шахматную доску.