Блудное художество

Левушка довольно грубо отбил его клинок, устремился вперед - и, прыгнув левой ногой на колоду, поверхность которой была вровень с Клаварошевым коленом, правой с победительным воплем решительно лягнул воздух перед собой и тут же соскочил на пол.

– Это что? - спросил потрясенный Архаров.

– Это манера такая - коли в драке один противник со шпагой, а прочие с ножами, к примеру, вот так на его колено прыгнуть. Мусью наш утверждает, что до плеча взбежать можно, да только у нас другой колоды, чтобы учиться, нет, - объяснил Левушка. - Федя, давай, твой черед!

– Так комод тащите! - приказал Архаров. - С колоды - на комод, понял?

– Так развалим же!

– Туда ему и дорога!

Федька и Левушка вытолкали на середину залы старый и, возможно, трухлявый комод. После чего Клаварош перед тем, как продолжить урок, стал объяснять Федьке его ошибки, а Архаров с Левушкой отошли в сторонку.

– Федьке с детства бы шпажному бою учиться, - восторженно сказал Левушка. - Фехтмейстером мог бы стать! И быстрота, и взгляд точный, и азарт! А рука - гляди, какова!

Архаров посмотрел на его возбужденное лицо, опять - мальчишеское, как много лет назад, и ничего не ответил. Левушкина юность все не желала и не желала иссякать. А вот его собственная кончилась, поди, когда он только получил первый свой чин. Невместно было вести себя, как дитя неразумное,- вот сам себе и приказал присмиреть…

Клаварош поставил Федьку в позитуру и лепил из него фехтовальщика, как ваятель из глины, - разворачивал ему плечи, помещал в нужное место пространства локти. Наконец ихящным жестом пригласил всех к колоде и комоду.

Левушка проделал хитрый прием парижских налетчиков и завопил от восторга, но, уступив место Федьке, он уже был почти спокоен и с некоторой ревностью наблюдал - не окажется ли полицейский более ловок, чем он, гвардеец и лучший в полку фехтовальщик.

Федька же с клинком в руке совершенно обезумел - отрабатывал каждое движение с упорством необыкновенным и был счастлив оттого, что знатоки и мастера взяли его в компанию, учат, школят, и тем самым словно бы поднимают из простых полицейских служителей в какие-то высшие сферы. Он скакал с колоды на комод, воображая, что брыкает и лягает не ждущих такого сюрприза неприятелей, соскакивал на пол и несколько дивился тому, что не видит раскинувшихся по паркету покойников.

Наконец Левушка предложил Федьке и Клаварошу вдвоем на него нападать - с условием, понятно, что Клаварош не пустит в ход своих разбойничьих ухваток. Архаров сел прямо на колоду и следил за Левушкиными маневрами, подбадривая его противников, а потом сам потребовал шпагу. Свою он цеплял не каждый день - да и с кем драться обер-полицмейстеру в палатах Рязанского подворья? Клаварош, устав от поединков, охотно отдал ему свою - и Архаров, сопя, вволю потопал, попрыгал, даже весьма удачно отпарировал два Левушкиных штоса.

Кончилась вся эта прыготня тем, что затеяли побаловаться сженкой. Главным любителем сего ритуала был, понятное дело, Левушка. Позвали домоправителя.

– Меркурий Иванович, велите господина Лопухина кликнуть. Даже коли лег - пусть в шлафроке приходит! - распорядился Левушка. Он в архаровском особняке чувствовал себя как дома - да Архаров бы и обиделся, если бы поручик Тучков принялся манерничать.

– А он разве уже приехал? - спросил обер-полицмейстер.

– Да он в твоем кабинете засел, книжки читает. Говорит - превосходно подобранная библиотека!

Архаров мысленно поблагодарил книготорговца, который эту библиотеку составил. И предложил спуститься в столовую - поскольку в зале даже присесть было не на что.

Туда же пришел из кабинета капитан-поручик Лопухин, чернобровый и темноглазый молодой человек, с весьма длинным и тонким носом, внешности почти приятной - Архарову не нравился лишь его рот, красиво вырезанные и пухловатые губы, украсившие бы любую прелестницу, складывались как-то малоприятно, даже брезгливо. Глаза, впрочем, были внимательные, умные, взгляд - живой и бойкий. В отличие от буйного Левушки, этот был в движениях куда более сдержан.

Ритуал встречи гвардейцев был известен - едва увидев друг друг, раскинуть руки для объятия и, продвигаясь навстречу, громко говорить известные слова: «Ну, брат!…», и «Сколько лет, сколько зим!», и «Привел Господь увидеться!», и тому подобные, общепринятые, но с бьющей ключом радостью.