Блудные братья

«Что мешает мне подойти, рявкнуть на этих баб и призвать их к порядку и повиновению?! — тоскливо думал он, пятясь в самую гущу кустов. — Попробовал бы кто-нибудь решать мою судьбу без моего участия где-нибудь в Парадизе!.. Что ж это я здесь-то так развинтился? Вот возьму сейчас, вернусь и объявлю обеим: вы, красны девицы, как хотите, но мне нынче не до вас. И я вполне способен обойтись без вашего живого внимания к моей дальнейшей биографии Что я — вещь неодушевленная, чтобы меня делить?! Да, виноват, признаю: сам начудил и вас запутал. Готов покаяться. Но головой в петлю пока не собираюсь. Да и вы, могу поручиться, без меня прекрасно обойдетесь, как обходились всю предыдущую жизнь. Если есть желание, можете дискутировать и дальше, а меня „Тавискарон“ дожидается…» Кратов даже немного развеселился и гораздо бодрее зашагал к дому. «А ведь и правда, наверное, я смогу так сделать. Выйти из неприятной ситуации с уроном для чести и достоинства, но без видимых физических повреждений… И в ближайшие десять лет на Землю — ни ногой! А уж по прошествии изрядного времени все мы трое будем вспоминать этот неприятный и неприглядный, надо признать, эпизод с большим юмором. Марси по причине юного возраста быстро утешится — хотя бы тем же Гешей Ковалевым, а то и найдет кого получше и поусидчивее. Рашида тоже успокоится. Быть может, здоровый и вернувший себе оптимизм и веселье Стас окажется мне хорошим дублером…» Он резво взбежал на крыльцо веранды. На столе стоял самовар, возле него угнездились господа эксперты и пили чай с маминым вареньем. Спирин делал это с блаженно прижмуренными глазками, и даже на лице у Торрента можно было различить нехарактерное для него выражение довольства и умиротворения. «Нет, не получается, — подумал Кратов, плюхаясь на скамью и придвигая к себе чистую чашку. — Я очень много могу сделать из того, чего совершенно не хочу. Могу бросить все как есть и с места в карьер удрать в Галактику. Но не хочу, потому что стыдно. Могу разогнать всех своих женщин. Но не хочу, потому что люблю их. И не в состоянии выбрать одну из двоих. Всегда ненавидел выбирать и сейчас не намерен отступать от привычки… Я люблю эту взбалмошную юницу, люблю ее золотые волосы с хохолком на макушке, люблю ее зеленые глазищи и вечно задранный к солнышку носик, люблю ее капризы и причуды, люблю ее угловатые плечи и маленькую грудь, люблю ее за то, что она вредничает и поступает непредсказуемо, люблю ее за то, что она нуждается в моей защите, хотя прекрасно может обойтись без нее. И ее ребенка я тоже, наверное, люблю. Странно, что еще утром у меня не было ребенка… да и сейчас, само собой разумеется, еще нет… но скоро он непременно будет, и тогда всем покажется странно, что было такое время, когда его не было. Совершенно новый, никогда прежде не существовавший, незнакомый и похожий только на самого себя человечек. С ума можно сойти… Но и Рашиду я тоже люблю. Трудно поверить, что двадцать лет назад я мог отказаться от нее и прожить все это время, не слишком часто о ней вспоминая. А еще труднее вообразить, что и остальную жизнь я, возможно, проживу без нее. Быть может, я люблю в ней собственное прошлое. Свое несбывшееся, свою несостоявшуюся жизнь. То есть жизнь, конечно, состоялась, смешно и самонадеянно думать иначе… но ведь она могла состояться и по-другому, и кто станет утверждать, что я не пришел бы к этому моменту другим, быть может — лучшим, чем я есть теперь? Так что с какой стати мне прятаться в кустах и за здорово живешь отдавать эту прекраснейшую из женщин постороннему, хотя бы и близкому другу?! Тем более что она вряд ли того захочет. Тем более что и друг может предпочесть более спокойный выбор, нежели этот торнадо в юбке».

* * *

— Уфф, — пропыхтел Торрент, отодвигаясь от стола и покойно складывая руки на животе. — А теперь, доктор Кратов, давайте обсудим ваши замечательные сны.

— Самое время, — буркнул тот рассеянно.

— У меня такое чувство, что сегодня вам не выпадет более спокойной минутки, — ядовито (но, с поправкой на сытость, не слишком — на уровне осы или даже овода, а не гремучей змеи, как обычно) заметил Торрент.

— Зачем вам обсуждать мои сны?

— Я намерен истолковать их с материалистических позиций, — благодушно пояснил юнец.

— Бог в помощь, — усмехнулся Кратов. — Впервые это приключилось со мной на Псамме. Причем несколько раз кряду…

— Если быть точным, то дважды, — строго поправил Торрент. — Или вы о чем-то умолчали в мемуарах?

— Умолчал. И о многом. Но только не об этом… Впоследствии сны повторялись гораздо реже. И, как правило, в экстремальных ситуациях. Последний раз совсем недавно. На Земле это случилось впервые.

— Чудно, — хихикнул Спирин. — Мир горит и рушится, все вопят, хватаются за головы и друг за дружку, как на картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи», а посреди этого содома спит сном праведника ражий детина…

— А после просыпается и затыкает Везувию глотку, — закончил Торрент. — Что меня более всего поражает в этих снах — так это их отчетливая императивность. В этих снах к вам является некто…