Блудный брат

Венди кивнула и театральным жестом потерла запястья, но я промолчал. Она снова повернулась к рулю, и машина поехала дальше. Передвинув револьвер на живот, я открыл окно со своей стороны лишь затем, чтобы вдохнуть сухой разогретый воздух; мы въехали между двух рядов деревьев, по крыше и стеклам машины побежали тени. Венди ехала медленно и тихо. Неожиданно она вытянула вперед палец:

— Проход — там. Это называется «индейская тропа» — идите прямо на солнце. — Я потянулся к ручке. — Нет, подождите, — удержала она меня. Мы проехали еще примерно полкилометра. Она замедлила ход, но не остановила машину. — Ну давайте прыгайте, если кто-то нас слышит, пусть не знает, что я останавливалась.

Я кивнул, открыл дверцу и выпрыгнул наружу. Нога угодила на угловатый камень, подвернулась, и я рухнул в дорожную пыль. Неплохое начало. Заднее колесо машины едва не размозжило мне пальцы. Я не успел вскочить настолько быстро, чтобы сержант не увидел своего бывшего подопечного, которого учил в том числе и выпрыгивать на ходу из автомобиля, лежащим в пыли после выхода из едва ползущего «матадора». Кашель воздержался от комментариев, но взгляд его был полон осуждения.

— Идем индейской тропой, — сказал я, показывая на солнце. — Тот пустой пистолет у тебя? — Он не удостоил меня даже кивком. — Ну тогда пошли, — бодро бросил я.

Мы маршировали минут двадцать. Впрочем, это трудно было назвать маршем — местность напоминала лунную поверхность, какой она могла бы выглядеть при наличии кислорода в атмосфере и растительности — канавы, ямы, кусты, перелески, а в них канавы, ямы и кусты. В такой местности легко расставить посты, легко организовать электронную сеть тревожных датчиков, легко разбросать мины и прочие ловушки; на такой местности легко все, за исключением, естественно, посадки пассажирского челнока весом в восемьдесят тонн. Мы передвигались со скоростью улитки именно из опасений, что приведем в действие сирену или пересечем луч лазерного датчика; кроме того, я поглядывал на небо, чтобы не угодить под этот самый садящийся челнок. Ни одной ошибки я не заметил — мы не производили шума, не вспугивали птиц, не разбудили часового и добрались до зарослей мексиканской лиственницы, за которыми посреди открытой со всех сторон площадки возвышался сарай, мрачное, солидное сооружение с въездными воротами с восточной стороны. С запада, видимо, были другие ворота, поскольку дорога, вместо того чтобы заканчиваться в сарае, уходила в него и выходила с другой стороны, чтобы в конечном счете замкнуться, описав петлю.

— Наблюдай за сараем, — прошептал Кашель. — Пойду пройдусь немного вдоль дороги.

Я кивнул, не отрывая взгляда от строения. Мне самому хотелось выйти навстречу Венди, но я не мог подвергать сомнению профессионализм сержанта. Пригнувшись, он скрылся в гуще кустов, усыпанных маленькими серыми цветочками, которые годились самое большее на венок для сироты из приюта для детей эмигрантов и осыпались при каждом шевелении кустов. Я снова посмотрел на сарай. Ворота, собственно, двое ворот. На северной стене, с моей стороны, виднелся ряд окон, одинаковых квадратных металлических застекленных рам. За темными стеклами невозможно было заметить каких-либо признаков жизни. Ворота были закрыты. Наши враги могли быть внутри, а могли и не быть, могли видеть нас, а могли и не ожидать чьего-либо визита. Могли вообще еще не приехать, а могли… Нет, ожидать нашего появления они не могли. Они должны быть уверены, что нас нет в живых, или, по крайней мере, в лучшем для нас случае мы прикованы к койкам в отделении интенсивной терапии. Я осторожно присел и достал револьвер. В барабане был лишь один патрон, и я мог поклясться чем угодно, что ни у меня, ни у Кашля, ни у Венди нет в кармане запасного барабана. Один патрон на двоих противников… Два выхода: или поставить их на линии выстрела, или выстрелить в воздух, угрожая очередными выстрелами уже всерьез. Пародия. Слишком много я требую от судьбы, все может рухнуть, и наверняка в самый неподходящий момент, может быть, даже через секунду. Черт…