«Блудный сын» и другие пьесы

(Подходит к ней.) Что с тобой, девочка? Ну что ты нюни распустила.

М и р а. Ее сердце разрывается, когда мы бранимся.

З о ф и я. Да! Да!

О т е ц. Ну, Зофи, перестань!

З о ф и я. Я этого не перенесу! Мне нехорошо, дядя. Я привыкла думать, что мы понимаем друг друга как нельзя лучше, ну разве это не так? И если люди любят друг друга, они не должны так… Нужно быть терпеливыми… Что-то можно и не заметить, а не так, как вы! Мне страшно, когда вы начинаете ссориться. Я боюсь, что вы… не знаю, как сказать… люди, которые любят, должны беречь друг друга. (Поспешно вытирает нос.)

Старик обнимает ее за плечи.

М и р а (раскачивается на стуле, с улыбкой поглядывая на них). Святая спасительница!

О т е ц. Ты права, Зофия! Ты наш добрый ангел! Ничего плохого не случилось, мы просто разговариваем. Ты ведь нас знаешь, двух носорогов! Бум! Посмотри на меня. Подожди, я вытру тебе слезки. Ну, сырость развела!

М и р а. Какая ты странная, то командуешь, а через пять минут плачешь. Не бойся, я его не съем, твоего любимого старичка!

З о ф и я (перестает всхлипывать, смеется, хлопает в ладоши). Молодцы! И завтра у нас будет славное веселье! Ой, чуть не забыла!

М и р а. На плите что-нибудь оставила?

З о ф и я. Я вспомнила про серенады!

М и р а. Какие еще серенады?

З о ф и я. Вы помните, как бывало раньше в этот вечер? Накануне твоего дня рождения, дядя?

О т е ц. Да, в самом деле!

З о ф и я (возбужденно). Взять, к примеру, деревню Села! Днем мы тайком что-нибудь пекли. С наступлением сумерек перед школой вокруг телеграфного столба собирались ученики и Тине, сын Миклавжа, начинал петь.

М и р а. Который Тине?

З о ф и я. Уже не помнишь? Тот, что вечно ходил с мокрым носом!

М и р а. Ах да! Вспомнила! Тине!

З о ф и я (видимо, изображая мальчика Тине, переминаясь с ноги на ногу, поет высоким голосом). Благодетель наш, господин учитель… (Шмыгает носом и поднимает глаза кверху, очевидно, как это делал Тине.)

Мира и Отец со смехом ей подпевают.

З о ф и я, О т е ц, М и р а (поют). …оплот просвещения, наш вдохновитель…

Смех переходит в общее возбуждение, вызванное воспоминаниями о прошлом.

З о ф и я. Мама выносила детям поднос с пончиками.

М и р а. Да! А после, только разойдутся малыши, приходили ребята из старших классов.

З о ф и я. Выглядывала луна.

О т е ц. На траву ложилась роса. Просто удивительно, я не могу припомнить, что они обычно пели.

М и р а. Смотрите-ка, не помнит, злодей!.. «Заздравную»?..

З о ф и я. Нет, постой-ка!

О т е ц. «Моряка»!..

З о ф и я. А, вспомнила! «Сонную луну»!

М и р а. Точно!

З о ф и я. А что, втроем мы смогли бы ее спеть?

О т е ц. Давайте попробуем!

Отец, Мира и Зофия встают рядом и после нескольких попыток поют. Напряженность исчезла, песня уносит их в мир воспоминаний.

З о ф и я, О т е ц, М и р а (продолжают петь).

Ночь усталая молчит,
Сонная луна бежит
По городской площади…

Бьют часы. В глубине сцены появляется мужчина с зонтиком. Он ставит на пол дорожную сумку, но зонтика не выпускает из рук. Осторожно ступая, проходит вперед. Кажется плутоватым, волосы взъерошены, глаза горят — этакий Паганини. Одет он так, что среди завсегдатаев привокзальных буфетов может сойти за своего. Это  Э д о  В е т р и н.

В е т р и н. Такие песни всегда западают в душу! Добрый вечер! Вы были увлечены пением и не слышали, как я стучал, вот я и вошел. Вы ведь не рассердитесь? Ох, да что это я! Дядюшка, я вас приветствую! Вы и представить себе не можете, как я счастлив видеть вас и заранее желаю вам всего наилучшего в день рождения!

Отец, Мира и Зофия переглядываются. Этот человек им не знаком.

З о ф и я. Что вам угодно?

В е т р и н. Что мне угодно? Приветливое слово, руку! Стул! Внимание!

М и р а. Пардон!

В е т р и н. За что пардон?

М и р а. Я вас не понимаю… здесь, очевидно, какое-то недоразумение…

В е т р и н. Вовсе нет.

М и р а. Простите, но мы вас не знаем!

В е т р и н. Вы, конечно же, не знаете, но вот дядюшка…

М и р а. Кто это, отец?