Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

— Линда, — доктор говорила сама с собой. — Ну конечно же, Линда! В Эскалоне мы достучались. Телепат-наводчик и эмпат-усилитель. Это Гюйс потом объяснил: наводчик и усилитель. Эмпат-усилитель!

Двадцать лет, проведенные в аду Саркофага, куда-то делись. Взгляд сияющих глаз упёрся в кавалера Сандерсона:

— Вы — эмпат-усилитель. Готовы попробовать, кавалер?

«Что?!» — хотел спросить Гюнтер.

И не спросил.

— Как? — прошептал он. — Как это было?

— Выдержите? Это тяжелое воспоминание.

— Постараюсь.

— Сами напросились. Это было вот так.

…огонь. Искрящееся электричество. Буря в дюзах ракеты. Кошмар ядерного взрыва. Энергетический дубль-контур нервной системы брамайна-террориста.

Визжа, как щенок, сдуру сунувшийся в костер, Регина вцепляется в информацию о расположении импровизированной тюрьмы. Пляшет на месте: петух на раскаленной сковороде. Дёргает всю энграмму целиком, пытаясь разорвать корневую систему.

«Я не удержу! Жжется! Ли, помоги…»

«…тут учитель… Нет, не доброшу! Давай вместе…»

Ударная волна — страх и гибельный восторг. Это Линда Рюйсдал. Лицо взрослого мужчины: далеко, на другом конце ствола. Перекрестье прицела сходится на лбу. Линда (Регина? обе сразу?) как снайпер, ловит цель. Сжатую до предела пружину эмоций, где доминирует надежда на спасение, пронзает голубая искра телепатического разряда. Снаряд чужой, вырванной «с мясом» энграммы устремляется к мишени…[15]

— Ну что, кавалер? Рискнём?

— Когда?

— Сейчас.

— Это хорошо.

— Вы так торопитесь?

— Если отложить на потом, я испугаюсь.

КОНТРАПУНКТ ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ, или МЫ ТАК НЕ ДОГОВАРИВАЛИСЬ

Одиночка, делающий ставку на чудо, может выиграть. Раса, делающая ставку на чудо, проиграет с гарантией. Чудо может случиться по воле богов. По странному стечению обстоятельств, если угодно. Но ставить на него всё, рисковать всем, рассчитывая на выигрыш — безумие. Гибельное безумие.

Тераучи Оэ, "Шорох в листве"

— Дорогие друзья! Я созвал вас здесь…

— Папа, ты шутишь?

— Думиса, закрой свой поганый рот!

— Нет, ну а что? Дорогие, блин, друзья…

— Думиса!

— Заткнись!

— Может человек хоть перед смертью быть вежливым?

— Кто, Папа?

— Да!

— Перед смертью?

— Да!

— Нет!

— Дорогие друзья! Я созвал вас всех…

— Зачем всех?

— Сорвал, понимаешь…

— Набились, как сельди в бочку…

— Арендовал бы зал, что ли?!

— Концертный!

— Дорогие друзья, мать вашу! Бить мне вас, что ли?!

— О, другое дело…

— Все замолчали! Все!

— Папа говорит!

— Молчим…

— Я собрал вас здесь, чтобы огласить своё завещание…

— Мне дом!

— Мне жён! Младших!

— Постыдитесь! Вы всё-таки на про̀водах…

— А, ну да…

— Молчим, да…

— Завещание длинное?

— Всё оглашать не буду, не парьтесь. Только пункт, касающийся нас всех.

— Нас, антисов?

— Папа, ты миллиардер? Отсыпь миллиончик!

— Нет, это цирк. Это натуральный цирк…

— А чего вы ждали от господина Шанвури? Трагедии в трёх актах?

— Я, Лусэро Шанвури, находясь в трезвом уме и здравой памяти…

— Наоборот!

— …в здравом уме и трезвой памяти…

— Твёрдой памяти!

— …твёрдой памяти, завещаю после моей смерти…

— Тихо!

— Тишина!

— …не позднее чем в течение трёх дней…

— Да закройте же рты!

— …уведомить всё население Ойкумены без исключения…

— О чём?

— …путем распространения полной, необходимой и исчерпывающей информации в средствах массовой информации…

— Ну вот, опять началось. Шут гороховый…

— Что за информация?

— Зачем обнародовать?

— Мы-то здесь при чём? Я дом хотел…

— Я же говорил, он шутит! А вы: заткнись, Думиса, заткнись…

— Давай, Папа, заканчивай!

* * *

— Ну, ты и дал, — сказал Тумидус. — Они ведь просили: давай! Смеялись…

— Смеялись, — повторил Папа Лусэро.

Он был похож на клоуна после вечернего представления: измотанный, выжатый до капельки, счастливый. Умри вот прямо сейчас — не жалко.

Не страшно.