Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

Каждый удар сердца рождает дробное эхо отражений. Они уходят в прошлое и будущее, в иные измерения, звучат под шелухой и над ней. Вторя им, флейта Регины Ван Фрассен превращается в духовой секстет, совершает чудо, делая фугу шестиголосной — редчайшей жемчужиной в полифонии свободного письма. Как утверждал Ван Дер Линк, автор знаменитого «Погребального» ноктюрна, импровизация такой фуги сравнима с сеансом одновременной игры в шахматы вслепую на шестидесяти досках. Первый голос исполняет тему до конца, затем вступает второй голос в другой тональности, а первый голос ведет дополнительную тему, выстроенную на контрасте к основной; остальные голоса разворачивают тему, украшая фугу венком мелодий — и когда все они приходят к финалу, правил больше не существует. Обломки Саркофага камнепадом рушатся вниз, в зените разгорается жемчужное сияние. Удары булавы звучат мощнее, настойчивей, сердце йогина подстраивается под их ритм. Пульс учащается, сияние ширится, в нём растворяются, исчезают, истаивают тела флуктуаций.

Перенасыщенные энергией, помноженной на страсть, криптиды живут назад: от стаи к единичным особям, от спрутов к амёбам, от амёб — к лужицам солёного бульона, пригоршням секунд и миллиметров, из которых когда-то, на заре вечности, родилась Ойкумена. Обособленные части вливаются в целостность, естественное состояние вселенной. Лужицы высыхают, превращаются в пустоту — дыры, прорехи, бреши в твердыне Саркофага. В них светит солнце, курчавятся облака, блестит влажная синева. Они возвращаются домой, понимает Горакша-натх. Пространственно-временной континуум принимает обратно своих блудных сыновей.

Над его головой распахивается небо.

Настоящее.

КОНТРАПУНКТ ОРЁЛ И РЕШКА, или Я ХОЧУ ЕГО ВИДЕТЬ

Флуктуации пространственно-временного континуума, хищные бестии космоса — обрывки, обломки, изгнанники из рая. Части чего-то бо̀льшего, цельного, единого, чью сложность трудно себе вообразить. Иногда я думаю, что мы, люди, к какой бы расе мы ни принадлежали — тоже обломки, обрывки, изгнанники. Мы сбиваемся в стаи, социумы, государства и планетарные сообщества, создаём семьи, профсоюзы и группы по интересам. Мы это делаем, потому что не знаем, как вернуться обратно, домой. Мы трогаем бо̀льшее, цельное, единое, как слепцы трогают слона — хобот, хвост, брюхо, ноги. И говорим с уверенностью: «Это канат! Это дерево! Это купол! Это кусок засохшего дерьма…»

А это просто мы. Лоскуты, мечтающие стать тканью.

Адольф Штильнер, доктор теоретической космобестиологии

Трава поёт, серебрится, идёт волнами.

Местами из неё торчат бокастые камни, похожие на лягушек, одуревших от жары. На камнях, а кое-где — просто в траве, примяв сочные, острые по краям стебли, ворочаясь, пачкая зеленью штаны так, что не отстирать, сидят мужчины и женщины: три десятка измождённых человек, одетых как массовка низкобюджетного фильма в жанре исторической фэнтези. Их вид — осунувшиеся лица, выпученные глаза, капли пота на лбах — тоже говорит об одурении, только жара здесь ни при чём. Мужчины и женщины вертят головами, изучая окрестный пейзаж. Судя по выражению лиц, это самый невероятный из феноменов Ойкумены: трава, камни, холмы невдалеке.

От станции наблюдения к ним бегут люди.

Станция наблюдения тоже доживает последние дни, а может, часы — если не физически, то уж точно в прежнем качестве. Наблюдать больше не за чем. Саркофаг исчез без следа: трава, как уже было сказано, камни, цветущие тюльпаны. Красные, желтые, белые венчики, бокалы для дегустации изысканного вина — отсюда до горизонта. Не осталось даже Скорлупы — разлома между двумя сторонами реальности, открывающего путь под шелуху для исследователей, послов и термоядерных бомб.

Скорлупа?

Чудо двадцатилетней давности сегодня не стоит выеденного яйца. Орёл и решка вновь слиплись спиной друг к другу. Как ни брось, выпадет либо одно, либо другое, и никогда — оба сразу.

— Натху! — кричит мужчина с протезом вместо левой руки. Голос его сорван, мужчина хрипит, кашляет. — Где Артур?

— Там, — отзывается мальчик.